Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин

История про стол

Дачный стол, за которым собираются гости на даче, на самом деле — заместитель крымского стола, исчезнувшего с прошлой жизнью.

Это неспешный Крым нашей минувшей жизни, а образ неспешного Крыма — это сидение под навесом.

Стол стоит под навесом и никто не уходит из под навеса. За этим длинным столом, в тени, совершаются судьбы — вот сидят двое и сперва задирают друг друга, потом они начинают шушукаться, и вот она уже выходит к столу, кормя ребёнка грудью.

Если человек умирает, что то он просто падает спиной вперёд. Мелькают в воздухе резиновые вьетнамки, и вот кто-то незаметно вынес тело.

Нескончаемое сидение под столом — это образ настоящей жары и бездельного неспешного лета.

Выходить из-под навеса — всё равно что эмигрировать.

Дело это рисковое.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2010

История про девочку

История про девочку, которую всё детство родители-музыковеды мучили игрой на фортепьяно. Уроки музыки в жизни этой девочки были обильны и нескончаемы, но дело у неё не клеилось — она играла мимо нот, всё путала, ошибалась.

Наконец, когда ей было лет пятнадцать, когда она прогуливалась с дедушкой и на этой прогулке вдруг услышала собачий свисток.

Дедушка повёл её к врачу, и оказалось, что у неё весь диапазон воспринимаемых звуков с рождения смещён в область высоких частот.

Музыкальную школу она, впрочем, закончила — чтобы не расстраивать родителей. Отчего же не закончить музыкальную школу? Это уже сделало множество немузыкальных людей.

Извините, если кого обидел.

02 августа 2010

История про манифесты

Написал манифест. Собственно, это даже полманифеста — та часть, в которой принято корчить рожи и показывать язык прежним манифестантам. (Прорицательная часть будет потом). История его такая — в июле исполнилось двадцать лет со дня выхода знаменитой статьи Ерофеева "Поминки по советской литературе". Я было сочинил заметку про этот юбилей, но обнаружил, что по случаю жары и вообще естественного упадка литературы, это никому не интересно.

Тогда я разделил привет автору прошлого манифеста и свои прогнозы (я потом их как-нибудь вывешу, когда напечатаю).

Мне так сдаётся, что ерофеевская статья вполне себе веха — вопрос только какая.

А, и чтобы два раза не вставать, я пытаюсь забить термин "клоуны и сценаристы" уже год как. Угадай, дорогой товарищ, кто я средь них.

Извините, если кого обидел.

03 августа 2010

История про утренние разговоры о кризисе литературы

Сидя за столом, мы заговорили о литературе. О чём же ещё говорить, когда забрезжило утро, а застольные наши товарищи уснули.

Вокруг вставал мутный горелый рассвет, и совершенно было непонятно — что это на горизонте, за кустами — полная луна, или солнце в дыму, на которое можно смотреть не щурясь.

Собеседник мой заметил, что та современная литература, что стала аналогом кинематографического артхауза — дрянь. А настоящая литература это обобщённый Дэн Браун, который идёт на диалог с читателем, чем, собственно, брезгует артхаус.

Мысль была не нова, однако ж я возражал, что вся современная литература, как и прочая культура — ни что иное, как кляксы Роршаха и производство ярлыков "духовность". Дэн Браун тоже производит кляксы Роршаха. Все современные производители таковы и вчитывать в литературу, которая обслуживает имманентные… мне это слово ужасно понравилось, и я повторил его несколько раз:…имманентные свойства человеческой натуры: подглядывание за сексом, причастность к заговору, отождествление себя с какой-то властью, прикосновение к тайнам мироздания.

Обнаруживать какой-то диалог в этой массовой культуре невозможно — кроме, конечно, разговора продавца и покупателя. Это обслуживание понятных желаний, и при этом, конечно, продавец расшаркивается и в конце говорит "заходите к нам ещё". Но только это не совсем диалог.

Уже довольно давно трепетные люди решили отшатнуться от "возвышенного и духовного" потому что в неурожайные советские годы возник культ артхауса, а потом все этим артхаусом объелись, и затем, по закону маятника, решили искать правды в его противоположности.

А правды нет, наверное, нет её и выше, а массовая культура предоставляет ровно такое же предложение в ответ на известный спрос, как и элитарная. Только в ответ на расчленёнку на Хорошевском шоссе и Аннэнербе в Антарктиде, есть зеркальное меню: духовность, переводчик Штайн и прочее.

Я, впрочем, напирал, что по Гегелю, эволюция сметёт всё. И эволюция нам часто удивительна до отвращения. Вдруг мы обнаруживаем, что в её результате у лягушки отрос скользкий тонкий хобот. Ну и что? Это не ужасно, ни прекрасно, это так — не трагичное событие. Трагично оно только для людей, привязанных к прошлой эстетике, гибнущей под ударами эволюции.

Мы помолчали, уступая птицам.

Птицы недовольно орали, жалуясь на лесные пожары и жару.

Потом мы обнаружили недопитое, а я нашёл чью-то миску с белыми рисом, и залил его сгущёнкой. Это был тот завтрак, о котором мечтал пионер 1975 года.

Разговор отчего-то перекинулся на медиевиста Ускова. Правда, это был не настоящий Усков, а какой-то нами придуманный, будто действующая модель человека (так одна моя знакомая называла своего любовника).

— Вот вопрос, — начал я. — Качественный ли медиевист Усков? Нам это неизвестно.

— Неизвестно, — согласился мой собеседник. — Но мы не можем даже проверить, качественный ли он главный редактор. Чем проверять гламур? Нам ведь скажут, что простые нормы прибыли его не характеризуют, а тиражи — и подавно. Духовностью его проверять нельзя.

— Именно. Вот и тупик — это как сдача крови, спермы и мочи. Приёмка идёт, как известно, по весу.

— У меня создалось впечатление, что его кумир Умберто Эко. Тот сделал шаг из науки в литературу, а Усков сделал шаг в глянцевую журналистику. Но реальная ли тут сдача, не фальшивая ли моча? То есть, для меня интересна сам механизм продажи: это как выкатывается на эстраду оперный певец с консерваторским образованием и начинает петь шлягеры. Этим он интересен, а не исключительно своим пением. Одно дело графиня снимется ню, а другое — девушка из предместий. Так и здесь: учёный сдаёт своё звание в обмен на парадокс, который ему помогает в приобретении популярности. То есть эволюция диалога идёт примерно так: Эко — Дэн Браун — Усков с его романом.

— Ну да, он ведь написал роман.

— Дурной. А напиши Усков хороший роман, то убрал бы он не только несчастного унылого Бегбедера, был бы он равновелик Эко.