Том 6. Повести и рассказы 1922-1940 - Константин Георгиевич Паустовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Рыбак Ковальченко и Витя вызвались на парусной шлюпке доставить па остров теплую одежду для детей и провизию. В управлении порта был взят брезент, чтобы соорудить на острове подобие палатки.
Мой Витя — человек, привыкший к морю, и потому я его отпустил, не очень опасаясь за последствия.
По рассказам Ковальченко, они благополучно прошли пролив, ориентируясь на скадовские огни, но при подходе к острову попали в сильный накат волн. Витя и Ковальченко соскочили в воду, чтобы подтянуть шлюпку. Волна опрокинула Витю, он упал и, очевидно, волна ударила его с большой силой головой о киль шлюпки или килем его прижало ко дну — понять трудно, но он исчез. Только через десять минут Ковальченко разыскал его тело в прибое. Вернуть к жизни его не удалось.
Хоронили его в Скадовске. На похороны собрался весь город. Его очень любили здесь, особенно рыбаки, и даже гордились им, как своим земляком, читая в газетах о его прекрасных постройках.
Остался у меня еще один сын в Ташкенте, но тому далеко до этого. О том, что я сейчас чувствую, как проходят дни — писать не буду, ибо знаю, что трудно понять стариковское горе. Если будет желание и случай побывать в Скадовске — обрадуете меня очень. Живу я небогато, как и пристало отставному смотрителю порта, но, думаю, не взыщете.
Уважающий вас Б . Гофман».
— Что за шутки! — Метт криво улыбнулся.
Он подошел к окну, боязливо развернул письмо и прочел его вторично. Испарина выступила у него на лбу.
— Как же так? — хрипло сказал он, надел шляпу и вышел на Остоженку. — Как же так? — повторял он, наталкиваясь на прохожих.
Он остановился и долго смотрел на розовую афишу. Издалека могло показаться, что Метт ее внимательно читает. Но он не читал, он прислушивался: внутри у него натягивалась, звеня и вздрагивая, стальная струна. От этого сильно болело сердце. Метт ждал, что струна вот-вот лопнет и вместе с нею разорвется сердце.
Струна перестала дрожать. Она напряглась и тянула сердце к горлу. Метт вздрогнул и слегка вскрикнул — струна лопнула, по сердце не разорвалось. Оно забилось радостно и быстро, и Метт, пошатываясь, отошел от афиши.
«Надо к Лузгину», — решил он. Он вспомнил, что у Лузгина сегодня выходной день. Где он может быть? Конечно, на реке. Тогда Метт как бы увидел афишу, перед которой стоял, отпечатанную гигантскими белыми буквами на синем и свежем небе. Буквы сложились в слова:
«Водная станция «Динамо».
«14 августа гребные состязания Ленинград — Москва».
Метт свернул к Крымскому мосту, на станцию «Динамо». Пестрота, флаги, плеск воды, блеск неба и гомон пловцов несколько его успокоили. На вышке он увидел Лузгина в синих плавках. Лузгин вскрикнул, полетел с вышки, изогнувшись дугой, и поплыл брассом, отплевываясь и разбивая головой воду.
Метт спустился на плот и окликнул Лузгина.
— Старик, раздевайтесь! — прокричал Лузгин, подплывая, но потом нахмурился, вылез и, отряхиваясь, подошел к Метту.
— Неладный вид у вас, — сказал он строго.
— Вот, получил письмо... — ответил Метт, не глядя на Лузгина. — Гофман, оказывается, утонул.
— Бросьте!
— Вот письмо.
Лузгин письма не взял — у него были мокрые руки.
— Черт знает, — промолвил он, —какая чепуха.
Метт рассказывал о гофманской смерти, Лузгин слушал его, одеваясь.
— Что ж, — сказал он, помолчав, — тяжело. Но не в этом, конечно, дело. Надо жить. Пойдемте, выпейте черного кофе, успокойтесь.
На легкой террасе, похожей на палубу парохода, хохотали девушки в купальных костюмах и спорили гребцы с нашитыми па груди номерами. Лузгин и Метт сели у барьера. Метт молчал и смотрел вниз, на лодочную пристань. Голый мальчишка бегал по пей, радостно шлепая по горячим доскам мокрыми догами. Метт с зоркостью, какая приходит во время резкой смены обстановки, рассматривал загорелые руки, синие от неба скатерти, слушал восторженный визг детей.
— Когда гонки? — спросил Метт.
— Не скоро. Сейчас только десять часов.
Метт удивился. Ему казалось, что было гораздо позже.
— Я сейчас еду к Леле. — Лузгин смутился, — Она на отдыхе в «Пятом дне». Придется ей сказать.
Метт кивнул головой.
— Да, — продолжал оп, — умер великий отгадчик. Ну что ж, вы правы, продолжаем жить.
Они расстались. Метт остался посмотреть гонки, а Лузгин поехал на Брянский вокзал.
Приезжать в «Пятый день» было неудобно, и Лузгин условился с Лелей встретиться па дороге в лесу, около межевого столба.
Лето стояло жаркое. Над порубками и высохшими болотами висела гарь. Дороги пахли пылью и дегтем. В лесу уже желтели березы. Чтобы сократить путь, Лузгин пошел прямо через порубку.
В лесу среди желтеющих берез он увидел Лелю. Она шла ему навстречу. Тени бежали по ее лицу и легкому шуршащему платью. Она приближалась стремительно. Зной схлынул. Леля несла с собой свежесть, неясную радость, дыхание осени, просторы, тревогу их недавней любви. Она шла как бы из тех стран, где тлели облака.
Лузгин остановился, пораженный.
— Ну вот. — Леля быстро подошла и легко сжала руки Лузгина.
— Леля, — сказал поспешно Лузгин, — Гофман...
— Да, я знаю, —Леля спокойно взглянула ему в глаза. — Он умер. Я получила открытку от его отца. Ну что ж. После его смерти я не могу избавиться от очень легких мыслей — не понимаю почему. Он хорошо умер. Он научил меня не бояться жизни.
Лузгин, слушая ее, смотрел на облака. Ему казалось, что за мглой дыма он различает огромную страну, откуда пришла сейчас Леля, — страну, прозрачную от воздуха и солнечного блеска. Таким, должно быть, представляли себе золотой век наши дикие и мечтательные предки.
Москва, 1931
Соранг
Экспедиция капитана Скотта к Южному полюсу погибла в страшных буранах, разразившихся в Антарктике весной 1911 года. Шесть человек вышли к полюсу на лыжах от ледяной стены Росса. Шли больше месяца. До полюса дошло пять человек. Один сорвался в расщелину и умер от сотрясения мозга. Вблизи полюса Скотт,
