Потемкин - Ольга Елисеева

Добавим, что оба — старинные приятели Потемкина еще с гвардейских времен, а Чертков еще и свидетель на тайном венчании с императрицей. Что заставило Дашкову действовать против светлейшего князя? Возможно, это была «маленькая месть» Екатерины Романовны за полуторагодовую интригу, в которую ее вовлек князь и которая окончилась для семьи Дашковой, впрочем, как и для Англии, ничем. Но еще вероятнее, что княгиня озвучила здесь позицию своего брата Александра Воронцова, с партией которого оказалась связана по возвращении в Россию. Именно эта группировка неустанно распространяла слухи о «неустройствах в войске» и «слабом управлении», которые якобы допускал Потемкин. Правда, зная взаимную неприязнь княгини и Ланского, трудно поверить, что фаворит «присоединился» к обвинениям.

Так 2 февраля Григорий Александрович получил чин фельдмаршала, стал президентом Военной коллегии и генерал-губернатором вновь присоединенных земель. В тот же день Екатерина подписала указ об образовании Таврической губернии, вошедшей в обширное наместничество Потемкина[914]. Ко 2 февраля относится короткая записка императрицы своему корреспонденту: «Я сейчас подписала все касательно Тавриды, только прошу тебя не терять из вида умножение доходов той области и губернии Екатеринославской, дабы оплачивали издержки, на них употребленные»[915].

Потемкин предлагал широкую программу развития новых территорий, включавшую строительство городов, портов и верфей, заведения в Крыму пашенного земледелия, виноградарства, шелководства, элитного овцеводства, а также заселение пустынных территорий многочисленными колонистами[916]. Осуществление этих замыслов требовало серьезных финансовых вложений. Даже среди сторонников продвижения России к Черному морю мало кто верил, что «бесплодные» крымские земли способны приносить казне доход. Противники же Потемкина называли деньги, потраченные светлейшим князем на освоение Северного Причерноморья, пущенными на ветер[917]. Эту мысль проводила группировка Воронцова — Завадовского, повторявшая скептические отзывы Иосифа II о нецелесообразности хозяйственного развития Крыма[918].

Хотя императрица и согласилась с планами Потемкина «касательно Тавриды», у нее все же оставались сомнения на счет возможности умножить доходы «той области» и окупить издержки. Лишь после посещения Крыма в 1787 году Екатерина сама убедилась в правоте Григория Александровича, до этого она скорее доверяла его интуиции. «Говорено с жаром о Тавриде, — записал 21 мая 1787 года в дневнике статс-секретарь А. В. Храповицкий. — „Приобретение сие важно; предки дорого заплатили за то; но есть люди мнения противного… А. М. Дмитриев-Мамонов молод и не знает тех выгод, кои через несколько лет явны будут“»[919]. 20 мая 1787 года императрица писала из Бахчисарая московскому генерал-губернатору П. Д. Еропкину: «Весьма мало знают цену вещам те, кои с уничижением бесславили приобретение сего края: и Херсон, и Таврида со временем не только окупятся, но надеяться можно, что если Петербург приносит осьмую часть дохода империи, то вышеупомянутые места превзойдут плодами бесплодные места»[920], то есть балтийское побережье.

Сама Екатерина, в отличие от скептиков, оказалась способна оценить выгоды «приобретения», но для этого ей необходимо было увидеть земли Новороссии и Тавриды собственными глазами. Перспективы развития края, ясные для Потемкина, много времени проводившего на юге, были для императрицы в начале 1784 года еще не столь очевидны. Именно поэтому она сразу после присоединения Крыма захотела посетить новые губернии. 17 сентября 1783 года она писала Потемкину: «Вести о продолжении прилипчивых болезней Херсонских не радостные. Много ли там умерло ими? Отпиши, пожалуй, и нет ли ее между посланными матросами и работниками; по причине продолжения оной, едва ли поход мой весною сбыться может»[921].

В начале апреля 1784 года Потемкин вновь возвратился на юг, чтоб лично руководить обустройством вверенных ему губерний и установить карантины[922]. Перед отъездом он составил для Екатерины записку о греческом языке. Весной 1784 года императрица трудилась над особым наставлением «О учении» великих князей Александра и Константина, которое было подписано 13 марта[923]. Любопытно, что этот пространный документ готовился, подобно важнейшим государственным бумагам, с привлечением к его разработке Потемкина и Безбородко. Александр Андреевич скрепил наставление своей подписью «по листам», а светлейший князь провел общую правку текста и фактически заново составил раздел о языках. «Весьма, матушка, хороши и достаточны предписания. Я одно только желал бы напомнить, — говорил Потемкин, ознакомившись с первоначальным содержанием наставлений, — чтоб в учении языков греческий поставлен был главнейшим, ибо он основанием других. Невероятно, сколь много с оным приобретут знаний и нежного вкуса. Сверх множества писателей, которые в переводах искажены не столько переводчиками, как слабостью других языков, язык сей имеет гармонию приятнейшую и в составлении слов множество игры мыслей; слова технических наук и художеств означают существо самой вещи, которые приняты во все языки. Где Вы поставили чтение Евангелия сообразно с латинским языком, тут греческий пристойнее, ибо на нем оригинально сие писано»[924]. Прочитав эту записку, Екатерина пометила: «Переправь по сему». Нужные изменения были внесены, а само послание Потемкина почти целиком вошло в документ. «Греческий… должен почитаться главнейшим из тех языков, кои их высочествам полезны быть могут»[925], — сказано в окончательном тексте.

Великий князь Константин Павлович, к которому раздел о греческом языке был обращен в первую очередь, оказался весьма способным учеником. «Он… владеет четырьмя языками, — писала о нем Екатерина в сентябре 1790 года барону Гримму, — но вместо английского, на котором говорит старший, он изучал все диалекты греческого. Раз он говорит брату: „Что это за дрянные французские переводы вы читаете, братец? Я так читаю все в подлинниках“. И, увидя у меня в комнате Плутарха, он сделал замечание: „Вот такое-то и такое-то место очень дурно переведено; я переведу его лучше и принесу вам“. И в самом деле, он принес мне несколько отрывков, которые перевел по-своему и подписал внизу: переведено Константином»[926].

Пока императрица была занята семейными делами, подбирая воспитателей и наставников для двух своих старших внуков, Потемкин торопился на Юг. В Крыму и Новороссии не стихала эпидемия чумы. Обстановка усугублялась еще и тем, что на приобретенные Россией земли начался стихийный приток населения из-за границы с Турцией. «Известия из Молдавии гласят, что молдаване завидуют состоянию Тавриды и что запорожцы беглые просятся паки к нам, также и вышедшие из Крыма татары назад идут»[927], — предупреждала князя Екатерина 14 марта. Необходимо было принимать срочные меры по борьбе с распространением «язвы». В несохранившемся письме 5 апреля из Дубровки Григорий Александрович намекал корреспондентке, что столь желанное для нее путешествие должно быть отложено. «Скажи ты мне, друг мой, начисто, — просила Екатерина 15 апреля, — буде думаешь, что за язвою или другими препятствиями в будущем году в Херсоне побывать мне не удастся, могу тогда ехать до Киева». Какие же «другие препятствия», помимо «язвы», заставляли Григория Александровича вновь просить о передвижении сроков поездки?