Рандеву с «Варягом». Петербургский рубеж. Мир царя Михаила (сборник) - Александр Михайловский

Подхожу к собравшейся у трапа честной компании. Я глянул на фотографию в книге. Нет, документы можно и не проверять – это лицо крупной лепки, с характерными чертами, эти крупные мускулистые руки с мозолистыми ладонями труженика и авантюриста… Если в этом мире кто-то сможет подделать лицо Джека Лондона, то уж редакционное удостоверение для него – это раз плюнуть.

Пожимаю дорогому гостю руку:

– Good afternoon, Mr. London. I am captain of this ship, commander Alex Gostev. Welcome aboard.

Писатель, журналист и авантюрист сначала смотрит на меня, как на говорящего медведя, потом сжимает мою руку своей. Да больно же, черт возьми, пусть они лучше с Никитиным рукопожимаются – у того лапы накачанные, проверено, колоду карт на спор рвет. То, что он писатель классный, это мы все знаем, но как журналист он у нас малоизвестен. Хотя я и читал, что многие его рассказы из юконского и полинезийского циклов написаны с натуры во время командировок по заданию газет, с которыми он сотрудничал. Может быть, и путешествие вместе с нами подвигнет мэтра написать что-нибудь этакое…

Старший лейтенант Никитин тем временем забирает у меня книгу, смотрит на фото, потом на гостя, и многозначительно кивает. Понятно, Серега Никитин в детстве зачитывался «Морским Волком». Сам Джек Лондон – поклонник крутых парней, и сегодня на вечерней тренировке наша морская пехота будет пускать ему пыль в глаза. «Танцы с саблями», разбивание кирпичей и проламывание досок головой. Пусть знают иностранцы – кто круче яиц и выше звезд.

Джон Гриффит «Джек» Лондон, корреспондент «Сан-Франциско Экзаминер»

Стоя на палубе этого корабля и пожимая руку его командиру, я вспоминал тот извилистый и опасный путь, который привел меня сюда и поведет еще дальше – к гибели или великой славе.

Впрочем, опасность меня всегда привлекала. И тогда, когда я отправился на Клондайк, и теперь, когда я вызвался поехать в Корею. Конечно, мне хотелось еще и уехать из Сан-Франциско, подальше от Бесси и всех дрязг, связанных с разводом. Впрочем, у нас с Бесси не заладилось с самого начала. Но ради двух моих любимых дочурок я долго пытался терпеть ее бесконечные истерики, скандалы, беспочвенные обвинения… Каждый раз, когда я возвращался домой из командировки, начинались вопли о том, что от меня пахнет духами проституток, и что я не иначе как заразился от них сифилисом или гонореей…

И уже давно – еще с того времени, как она забеременела маленькой Бекки, она не допускала меня до своей персоны, под тем же самым предлогом. Наконец, в июле прошлого года, я почувствовал, что больше не могу так жить дальше, и съехал на съемную квартиру. Но как мне не хватает моих маленьких Джоан и Бекки…

И началась свистопляска. Сначала я согласился на все требования Бесси. Но с каждым днем она требовала всё больше и больше, любые попытки добиться более или менее приемлемого соглашения переходили в истеричные вопли с ее стороны, а девочек моих мне видеть не разрешала.

И когда стало ясно, что вот-вот Япония объявит войну России, я предложил редактору «Сан-Франциско Экзаминер» отправить меня туда корреспондентом газеты. Всё, что угодно, только б не видеть это лицо ведьмы, некогда бывшей моей любимой женщиной…

Когда я приехал в Японию, то мне объявили, что ради безопасности журналистов тем предписывается не покидать Токио. Все новости будут им незамедлительно сообщаться официальными лицами. Некоторые обреченно согласились. Но мне рассказали, что Р. Л. Данн, мой старый знакомый и фотокорреспондент от «Коллиерс Викли», сразу отправился в Корею, минуя Японию, и, скорее всего, он уже на месте.

Отчаявшись получить официальное разрешение, я на трех рикшах отправился в Кобе, оттуда на поезде до Нагасаки. И когда я там попытался купить билет на пароход в Фузан, меня арестовали.

Я провел четыре дня в тюрьме в Кокуре. Кормили только рисом, было холодно и сыро – ведь окна у них здесь из промасленной бумаги. Потом меня все-таки выпустили, как я потом узнал, после вмешательства американского посла в Японии. Заставили, впрочем, заплатить штраф в пять йен, а вот фотокамеру мою не отдали. Тем не менее я смог тут же в порту зафрахтовать джонку и отправиться в Корею.

Не буду рассказывать про все мои тамошние злоключения, про то, как джонка чуть не пошла ко дну, про странствия по февральскому Желтому морю. Так мы и плелись на джонке из Кокуры в Чемульпо, не зная, что где-то совсем рядом происходят грандиозные события. Нам не было известно, что высадившиеся в Корее японские войска разбиты, а флот полностью уничтожен в двух сражениях под Чемульпо и Порт-Артуром. Объединенная крейсерская эскадра русских прошла мористее нас, когда мы были на траверзе Мок-по, и мы не увидали ее в тумане. А ей была совсем не интересна одинокая джонка, медленно ползущая по каким-то своим делам вдоль берега Кореи. Под натиском русских десантников пал Фузан, а мы всё плыли и плыли, и это промозглое путешествие всё никак не кончалось.

Но вот наступило 23 февраля. Еще одно серое туманное утро. Еще два-три дня, и мы должны будем прибыть в Чемульпо. Но судьба и русское командование рассудили иначе. Прямо на нас из утренней дымки двигался огромный корабль с горделиво задранным носом. Невиданное, огромное, как «Плавучий остров» мистера Жюля Верна, сооружение рассекало волны. Легкий восточный ветер трепал в вышине белое полотнище с диагонально перекрещенными синими полосами. Мне показалось, что этот левиафан пройдет прямо сквозь нас и не заметит. Тогда у меня была только одна мысль – откуда тут взялся этот корабль под Андреевским флагом? Ведь было очевидно, что Япония обречена на победу, потому что в этой борьбе ее поддерживает весь цивилизованный мир.

Мне уже казалось, что величественное видение пройдет мимо нас, лишь раскачав джонку на высокой волне. Но эта громадина была только первым кораблем в колонне. Следом за ним шли другие, такие же громадные призраки под андреевскими флагами. Несмотря на промозглую погоду, мне стало вдруг жарко. Слева от колонны прямо на нас шел еще один корабль, по всей видимости из бокового охранения. На вид он имел шесть-семь тысяч тонн водоизмещения и напоминал крейсер 1-го класса. Но рядом с левиафаном он выглядел мелким портовым буксиром. Он спустил катер, который понесся в нашу сторону подобно гигантскому жуку-плавунцу. Люди в катере были одеты в черную форму и ярко-оранжевые жилеты. Причалив к нашей джонке, они довольно бесцеремонно заставили нас перейти к ним на борт. Тогда мне оставалось только гадать – означает ли это, что мне несказанно повезло, и что я, наконец, увижу своими глазами один из таинственных русских кораблей. Или японцы всё же правы, и эти русские, чего доброго, пристрелят меня или упекут в свою Сайбирию, где, по рассказам, еще холоднее, чем на Юконе…

Катер несся по волнам, и усидеть на его банке было труднее, чем на спине бешено скачущего быка. Из чего только сделаны эти люди в черном, невозмутимые, и словно не чувствующие тряски? Наверное, они отлиты из самой лучшей стали!

Не успел я подняться на палубу, как меня вежливо, но решительно взяли с двух сторон под руки огромные ребята в странной черной форме, и на хорошем английском предложили пройти, потому что со мной хочет поговорить какая-то гэбня.

В маленькой каюте без иллюминаторов, ярко освещенной странными лампами, испускающими бело – голубой свет, я предстал перед с виду обычным русским офицером, не понимая, где тут эта самая ужасная гэбня. Я показал ему редакционное удостоверение вместе с командировочным предписанием от «Сан-Франциско Экзаминер». А что теперь? Еще раз в тюрьму? Еще один штраф в пять йен или пять этих… как там у них… рублей? Придется покупать еще одну камеру? Ну да ладно. Я стоял перед этим офицером, мокрый, продрогший и безразличный ко всему. Я устал и, махнув на всё рукой, решил – будь что будет.

А офицер еще раз заглянул в мое удостоверение, а потом что-то сказал в стоящий на столе прибор. Через пару минут матрос принес книгу. Я потом заметил у этих русских одну странность – как только кто-нибудь из них со мной знакомится, так сразу на белый свет является книга. Иногда меня даже заставляют подписаться под моей собственной фотографией в книге. Неужели я так популярен?

Ну а после того допроса строгий офицер отправил меня не в камеру, а в санчасть. Русский доктор не стал со мной церемониться. Горсть таблеток, литр горячего и сладкого чая, а сверху, со словами «с праздником!», еще и стакан водки. Как меня раздевали и укладывали на больничную койку – этого я уже не помню.

Когда я проснулся, то узнал, что проспал больше суток, что простуды удалось избежать, и что меня хочет видеть командующий русским флотом. Пока я спал, русские не только высушили, но даже и постарались выгладить мой безнадежно испорченный морской солью костюм. Перед посадкой в катер на меня надели такой же, как и у остальных, красный спасательный жилет. Наш путь лежал на тот самый корабль-левиафан, который напугал меня днем ранее. Я всё время вглядывался в горизонт – не покажутся ли японские корабли. Ведь они должны быть неподалеку, но, несмотря на улучшившуюся погоду, не увидел ни дымка. Тогда я еще не знал, что построенные в Британии и Германии грозные броненосцы и стремительные крейсера или покоятся на морском дне, или находятся в русском плену на отмелях вблизи Порт-Артура.