Танго старой гвардии - Артуро Перес-Реверте

Он плотоядно прижмурил один глаз. Было видно, что растерянность собеседника доставляет ему немалое удовольствие.

— Так или иначе, все остается, можно сказать, в семье.

Макс глядел на него не в силах побороть ошеломление:

— Но ведь это итальянцы… Фашисты. Ваши союзники.

— Послушайте. Мне кажется, вы немного наивны. На этом уровне работы нет союзников. Они хотели добыть письма для своего начальства, я — для своего. Иисус Христос учил, что все люди — братья, но не уточнял, родные или все же двоюродные. Письма, содержащие сведения о комиссии за поставку самолетов, в руках у моего начальства станут козырной картой. Способом крепко взять за яйца итальянцев или их министра иностранных дел.

— А почему вы не обратились напрямую к Ферриолю — ведь он ваш банкир?

— Да уж потому. У меня не было на это ни соответствующего приказа, ни полномочий. И еще я полагаю, что и Ферриоль ведет собственную игру. Добивается того же самого, но своими методами. С испанцами и с итальянцами. В конце концов, он бизнесмен.

— А что за странная история вышла с пароходом?

— С «Люциано Канфорой»? Надеюсь с вашей помощью закрыть этот вопрос. Капитан и старший механик в самом деле собирались доставить груз в порт, контролируемый республиканцами: я самолично их в этом убедил, представившись агентом законного правительства. Мне они показались подозрительными, вот я и взял на себя труд проверить их лояльность… Через ваше посредство слил, так сказать, информацию итальянцам, а те сработали без задержки. Предателей арестовали, а судно направляется куда ему и следует плыть.

Макс кивнул на труп:

— А этих… Их надо было убивать?

— В техническом смысле да. Иначе я бы не смог контролировать ситуацию; сами посудите: вас трое, причем двое — профессионалы… Не оставалось ничего, кроме как расчистить поле.

Он вынул погасшую трубку изо рта. Осторожно постукивая чубуком по столу, вытряхнул пепел и золу. Потом продул мундштук и спрятал трубку в карман — не в тот, где лежал пистолет.

— Ну ладно, — сказал он. — Будем закругляться. Давайте письма.

— Вы же видели, у меня их нет здесь.

— А вы видели мои аргументы. И где же письма?

Глупо было бы упорствовать и дальше, решил Макс. Глупо и опасно. Рискнуть стоит лишь для того, чтобы попробовать выиграть время.

— В надежном месте.

— Ну так ведите меня туда.

— А что потом? Что будет со мной?

— Да ничего особенного с вами не будет. — Мостаса сделал вид, что оскорблен недоверием. — Я ведь вам уже сказал: вам — налево, мне — направо. Всяк сверчок, как говорится, на свой шесток.

Макс даже вздрогнул от острой жалости к себе и почувствовал, что у него ослабели колени. Ему слишком часто в жизни приходилось обманывать самых разных людей, чтобы сейчас не распознать безобманные приметы лжи. И в глазах Мостасы он прочитал свое незавидное будущее.

— Отчего я должен верить вашим словам? — слабо возразил он.

— Можете и не верить, выбора у вас все равно нет, — напоминая собеседнику о пистолете, Мостаса похлопал по оттопыренному карману. — Даже если вы считаете, что я собираюсь вас убить, вопрос в том, что от вас зависит — сейчас или потом. Хотя, повторяю, это не входит в мои намерения. Какой в этом смысл, если письма окажутся в моем распоряжении? Это будет совершенно излишним. Избыточным, я бы сказал.

— А кто мне заплатит?

Вопрос был лишь очередной отчаянной попыткой потянуть время. Однако Мостаса дал понять, что к словопрениям больше не склонен.

— С этим — не ко мне. — Он взял со стула плащ и шляпу. — Ну что ж, пошли.

Он показал на дверь, а другой рукой снова похлопал себя по карману. И внезапно сделался очень серьезен и как-то напрягся. Макс, шедший первым, обогнул труп Тиньянелло и по коридору вошел в комнату, где лежал Барбареско. Уже нашаривая ручку двери, он в последний раз окинул взглядом остекленевшие глаза и полуоткрытый рот итальянца и снова ощутил то самое, непривычное чувство сострадания. А ведь они начинали мне нравиться, сказал он себе. Псы, вымокшие под дождем.

Дверь поддавалась туго. Макс потянул сильнее и, когда она неожиданно распахнулась, должен был слегка попятиться. Мостаса, шедший следом и на ходу натягивавший плащ — одна рука просунута в рукав, другая — в кармане, где лежал пистолет, — тоже предусмотрительно сделал шаг назад. И при этом ступил в лужу подсыхающей крови и поскользнулся. Поскользнулся слегка — пошатнулся, на миг потеряв равновесие. В тот самый миг Макс внезапно проникся угрюмой уверенностью, что получил единственный шанс — и другого этой ночью уже не будет. И в слепой ярости отчаяния кинулся на Мостасу.

Оба поскользнулись на крови и упали на пол. Макс изо всех сил старался не дать ему вытащить пистолет, пока не заметил, что испанец тянется за ножом. По счастью, одна рука Мостасы застряла в рукаве полунадетого плаща, и Макс, воспользовавшись слабым преимуществом, ударил противника в лицо, по очкам. Они с хрустом сломались, и Мостаса, зарычав, изо всех сил вцепился в Макса, пытаясь подмять его под себя. Субтильность его оказалась обманчива: верткий и жилистый, он показал себя умелым и крайне опасным бойцом. Достань он нож — Максу тут же пришел бы конец. И он ударил еще раз, довольно удачно — и оба опять забарахтались, скользя на окровавленном полу: один пытался удержать и нанести удар, другой — высвободить запутавшуюся в рукаве руку. Максу, который уже почти в отчаянии чувствовал, что слабеет, и понимал, что, если Мостаса дотянется до ножа, можно считать себя покойником, пришли на помощь давние, полузабытые навыки — все то, что он в мальчишеские годы постиг на улице Виэйтес, а потом, когда стал легионером, в кабаках и притонах, где случались драки с поножовщиной. Он и видел такие драки, и сам принимал в них участие. И, собрав все силы, ткнул в глаз противнику большим пальцем. Погрузил его довольно глубоко, услышав негромкий треск и звериный вой Мостасы, тотчас ослабившего хватку. Макс попытался встать, но вновь поскользнулся на крови. Попробовал снова — и ему удалось приподняться, нависнуть над противником, стонавшим, как раненое животное. Тогда, использовав как оружие правый локоть, он начал наносить удары до тех пор, пока боль в руке не сделалась нестерпимой, а Мостаса не перестал сопротивляться и, откинув голову, приник разбитым, распухшим лицом к плитам пола.

Макс тоже свалился в изнеможении. И пролежал так довольно долго, пытаясь собрать силы, а потом понял, что теряет сознание — медленно, словно проваливаясь в бесконечный колодец черной тьмы. А когда очнулся — увидел, что из маленького окошка в вестибюле сочится грязновато-серый свет, возвещающий скорое утро. Отполз от неподвижного тела Мостасы и заковылял к лестнице. Он оставлял за собой кровавый след, и в том, что это была его собственная кровь, убедился, когда, ощупав себя мучительно непослушными руками, обнаружил на бедре колотую рану — неглубокую, но совсем рядом с бедренной артерией. Каким-то непостижимым образом, в последний момент Фито Мостаса все-таки сумел дотянуться до ножа.