Том 4. М-р Маллинер и другие - Пэлем Вудхауз

— Если хочет прибавки, сошлитесь на депрессию.

— Прибавки! Да ему и этого много!

— Кому, Джонни? Кумиру американских матерей? А как же улыбка сквозь слезы?

— Если эти матери узнают, что он карлик, да еще не первой молодости…

— Кроме нас с вами, не знает никто.

— Да? Вчера он надрался с одним моим кивателем. Говорит, вроде бы не признался, но между тем моментом, когда их вышвырнули от Майка, до того, как он тыкнул вилкой лакея, у него выпадение памяти.

— Какой это киватель?

— Маллинер.

— Если он скажет газетчикам, Джонни конец! А у нас контракт еще на две картины, 250 тысяч каждая.

— Вот именно!

— Что нам делать?

— Если б я знал!

Мистер Левицкий подумал.

— Надо выяснить, что известно Маллинеру.

— Но спросить нельзя!

— Мы за ним последим. Какой он?

— Идеальный киватель. Тихий. Вежливый. Как это, на «п»…

— Поганый?

— Предупредительный. Тихий, вежливый, пунктуальный, предупредительный.

— Ну, тогда все просто! Если он будет… ну, наглый или хамоватый, мы и поймем: «Знает!»

— А дальше что?

— Подкупим. И как следует, мелочиться некогда. Мистер Шнелленхамер вцепился в собственные волосы.

— Хорошо, — сказал он, когда боль утихла. — Да, другого пути нет. Скоро у меня совещание. Он там будет.

— Значит, следим за ним, как рысь.

— Кто?

— Рысь. Дикая кошка. Очень любит следить.

— Да? Ну ладно. Я думал, рысь — это что-то такое, у лошади.

Страхи несчастных магнатов обоснованы не были. Если мой родственник и слышал роковую тайну, он ее забыл. Входя в кабинет шефа, помнил он только о том, что при любом движении голова у него треснет.

Однако м-р Шнелленхамер тронул за рукав м-ра Левицкого.

— Видели?

— Что?

— Его. Трясется, как одержимый.

— Да?

— Еще бы.

Действительно, Уилмот вздрогнул, но лишь потому, что шеф оказался абсолютно желтым. Он и сам по себе не поражал красотой, а теперь, тускло-шафрановый и не очень четкий, произвел такое впечатление, что родственник мой задрожал, как соленая улитка.

Мистер Левицкий вдумчиво глядел на него.

— Не нравится он мне.

— Мне тоже, — поддержал его мистер Шнелленхамер.

— Смотрите, закрывает лицо руками.

— Видимо, знает все.

— Да, наверное. Что ж, начнем. Когда придет время кивать, он себя и выдаст.

Уилмот очень любил такие совещания. Делать почти ничего не надо, люди интересные. Но сегодня тут собралось одиннадцать самых нудных сценаристов, да и вообще с той самой поры, как он утром взял льда из холодильника, его томила какая-то меланхолия. Будь он героем русского романа, он бы пошел в амбар и повесился. А так — сидел очень прямо и смотрел перед собой.

Многим он напомнил бы хорошего, многодневного утопленника; но мистер Шнелленхамер видел в нем леопарда перед прыжком, о чем и сообщил компаньону.

— Простите, — осведомилась Мейбл, сидевшая с ним рядом, — как вы сказали, «Лео Пард»? Это новый актер?

— Нет-нет, — спохватился шеф. — Частный вопрос, не для стенограммы. На чем мы остановились?

— Кэбот Деленси сидит на айсберге. Перед его взором проплывают картины былого.

— Какие?

— Вы не сказали.

— Ну, вот и выясним, — сказал шеф. — Что там у него проплывает?

Молодой человек в очках, который вообще-то мечтал открыть магазинчик, предположил, что Деленси украшает витрину пупсами и фестонами.

— При чем тут пупсы? — рассердился шеф.

Автор проекта полагал, что они способствуют торговле.

— Чушь! — воскликнул мистер Шнелленхамер. — Он миллионер, а не торговец.

Пожилой субъект предложил воспоминания об игре в поло.

— Ерунда, — сказал шеф, — Какое поло? Мы должны иметь в виду обычных, скромных жителей Среднего Запада. Верно я говорю?

— Да, — сказал Первый Поддакиватель.

— Да, — сказал Второй.

— Да, — сказал и Третий.

Киватели кивнули. Уилмоту показалось при этом, что в шею ему вонзили раскаленный щуп. М-р Левицкий дернул за рукав м-ра Шнелленхамера.

— Видели, какой взгляд?

— Да. Мрачный. Злобный. Значит, следим. Совещание продолжалось. Все что-нибудь да предложили, но решил проблему сам шеф.

— Придумал, — сообщил он. — Сидит он на этом айсберге и вспоминает поло. Колоссальная сцена! Ясное дело, спорт. Верно я говорю?

— Да.

— Да.

— Да.

Уилмот поспешил кивнуть и удивился, что голова еще держится.

Этот тихий, вежливый, предупредительный кивок успокоил шефа. Он вздохнул с облегчением. Он расцвел. Он начал ясно и громко:

— Итак, одно видение — поло. Нужно второе, в лирическом ключе. Что-нибудь связанное с женщинами. Романтическая нота.

Молодой человек в очках предложил показать, как Деленси продает красивой барышне индейские вышивки бисером, и глаза их встречаются; но где?

Мистер Шнелленхамер стукнул по столу.

— Какие вышивки? Что он, приказчик? Глаза — да, встречаются, но где? В старом саду. Жужжат пчелы, воркуют горлинки, шелестит листва. Ти-хо! Весна, ясно? Красота, ясно? Трава… э… зеленеет. Почки… э-э…

— Краснеют? — подсказал мистер Левицкий.

— С чего им краснеть? Ну, почки…

— Варятся? — проснулся один сценарист.

— Простите, — заметила секретарша, — почки не варят, а тушат.

— Это не те!

— Да-да, конечно, — огорчилась Мейбл. — Тут совсем запутаешься. Почки, птички…

— Будут и птички, — радостно пообещал шеф. — Какие хотите. Особенно кукушка. Такой комический штришок. Значит, сад, он, она, объятие (помните о цензорах!), и вдруг мы слышим «Ку-ку! Ку-ку!» Так?

— Да.

— Да.

— Да.

Киватели готовились кивнуть, когда раздался чистый девичий голос:

— Простите, мистер Шнелленхамер, не так. Воцарилось мертвое молчание. Одиннадцать сценаристов застыли, не веря своим двадцати двум ушам. Мистер Шнелленхамер едва не задохнулся. Такого с ним не бывало.

— Что-вы-сказали? — выговорил он.

Мейбл смотрела на него, как Жанна д'Арк—на инквизиторов.

— Кукушка, — объяснила она, — произносит не «Ку-ку», а «У-ку». Особый звук, между «ъ» и «у».

Сценаристы затрепетали. Многие чуть не плакали. И то — такая слабая, такая юная…

Мистер Шнелленхамер, уже ничуть не радостный, громко дышал носом. Наконец он произнес:

— Вы уволены. Мейбл вспыхнула.

— Это нечестно! — сказала она. — Это несправедливо! Я же признала, что напутала с почками. А кукушки… Да я выступала с этим номером от Орегона до Мэна! Кого-кого, а их я знаю. Не верите — вон мистер Маллинер, он вырос на ферме. Мистер Маллинер, что они произносят?

Уилмот вскочил, глаза его сияли. Да, был миг слабости, он любил Мейбл отчаянно и безумно, но чеки подписывал шеф. Самая мысль о том, что кассир станет не золотым прииском, а просто дядькой с моржовыми усами, едва не привела к предательству. Но это ушло. Глядя на нее, он обрел былую силу.

— Ъ-ку! — вскричал он. — Какие «Ку-ку»? Нет, какие еще «Ку-Ку»? Ясное, четкое «Ъ». Я понимаю, это обычная ошибка, если «кукушка» — значит, так она и говорит. Но нет! Она говорит «Ъ-КУ».

Раздался странный звук. Это Мейбл, разрезая воздух, кинулась в его объятия.

— О, Уилмот! — рыдала она.

Глядя поверх ее волос на магната, родственник мой с удивлением увидел, что тот, вместе с компаньоном, выгоняет всех из комнаты. Сценаристы текли в коридор пенящимся потоком. Вскоре остались только шефы и влюбленные. Мистер Левицкий запирал дверь. Мистер Шнелленхамер направлялся к Уилмоту, заискивающе улыбаясь.

— Ну-ну, — говорил он, равно как и мистер Левицкий. — Я вас понял. Знающему человеку очень тяжелы такие ошибки. Я вижу, вы преданы нашей корпорации.

— И я это вижу, — поддержал мистер Левицкий.

— Вы не способны ей повредить, вам дороги ее интересы.

— Очень дороги! (Левицкий).

— И небольшие тайны, хе-хе?

— Конечно. Тем более теперь, когда он войдет в правление.

— В правление? — удивился мистер Шнелленхамер.

— В правление. Присвоим вне очереди звание… ну, скажем, в ранге зятя.

Мистер Шнелленхамер немного помолчал.

— Верно, — сказал он после недолгой борьбы. — Я прикажу там, пусть составят контракт.

— Вы согласны, Маллинер? — поинтересовался мистер Левицкий. — Вас устраивает эта работа?

Уилмот собрался с силами. Голова трещала, он ничего не понимал — но Мейбл приникала к его груди.

— Д-д… — начал он, и слова ему отказали. Он кивнул.

АПЕЛЬСИНОВЫЙ СОК

Внезапно в «Привал рыболова» ворвалась кошка, без всяких сомнений получившая под зад. Вслед за ней ворвались и гневные звуки, в которых мы опознали голос Эрнста Биггза, местного кабатчика. Мы удивились. Эрнст Биггз славился мягкостью нрава. Кто-кто, а он бы не поднял ногу на верную спутницу жизни, к тому же — прекрасно ловившую мышей.