Миры Роберта Хайнлайна. Книга 17 - Роберт Хайнлайн

Мы заканчивали ужин. Дора как всегда ради такого случая надела рубины. На небе высыпали звезды и проступали диски лун — самое лучшее время дня, — и, как всегда прерываясь, чтобы выразить восхищение тем, как сосет наш первенец, и порадоваться ночному небу, я размышлял о том, где взять энергию и что бы такое сделать с этими погаными драконами, черт бы их драл.

Я успел отбросить несколько простых способов производства электроэнергии. Простых, если находишься на цивилизованной планете или хотя бы в местечке, подобном Питтсбургу с его углем и нарождающейся металлургией. Тут мне пришлось воспользоваться весьма старомодным термином: вместо того чтобы заговорить о киловаттах, мегадинах на сантиметр в секунду или тому подобном, я заметил, что хватило бы и десяти лошадиных сил — было бы откуда взять.

Дора никогда не видела лошадей, но знала, что они из себя представляют.

— Дорогой, а десять мулов не подойдут? — спросила она.

(Опущено.)

Мы прожили в нашей долине семь лет, прежде чем в нее прибыл первый фургон. Юному Заку было почти семь, он уже начинал мне помогать… точнее, он полагал, что помогает, но я поощрял его попытки. Энди стукнуло пять, а Элен еще не было четырех. Персефону мы только что потеряли, и Дора уже была беременна снова, и вот почему…

Дора настояла, чтобы очередного ребенка мы завели немедленно, не откладывая ни на день, ни на час, — и оказалась права. Как только она зачала, настроение наше сразу улучшилось. Персефоны нам не хватало, она была такая милая девочка. Но мы перестали горевать. И с надеждой обратились к будущему. Я надеялся, что родится еще одна девочка, но был бы рад любому ребенку — тогда на пол будущего младенца еще не умели влиять.

Итак, все в порядке, мы здоровы, ферма процветала, семья счастлива: много скота, в большом дворе находился дом, пристроенный к дальней стене. Ветряк приводил в действие пилу, молол зерно и производил энергию для моего бластера.

Заметив фургон, я подумал, что неплохо было бы обзавестись соседями. И тут же понял, что буду гордиться — очень гордиться, — показывая свое превосходное семейство и ферму пришельцам.

Дора поднялась на крышу и вместе со мной стала следить за приближением фургона. Он находился примерно в пятнадцати километрах отсюда, и ждать его следовало к вечеру. Я обнял жену.

— Волнуешься, любимая?

— Да. Впрочем, я никогда здесь не скучала — ты не позволял мне испытывать чувство одиночества. Как ты думаешь, сколько человек придется кормить ужином?

— Хмм… только один фургон, одно семейство. Полагаю, что в лучшем случае их двое, без детей либо с одним, самое большее с двумя. Если их окажется больше, я удивлюсь.

— И я тоже, дорогой, но еды у нас довольно.

— Надо бы одеть детишек, прежде чем они приедут, а то подумают, что мы воспитываем дикарей — как по-твоему?

— Значит, и мне придется одеться? — невозмутимо спросила Дора.

— Ах, какое горе! Ну, решай сама, длинноногая Лил. А кто в прошлом месяце жаловался, что нет повода надеть праздничное платье?

— А ты свой килт наденешь, Лазарус?

— Конечно. Можно даже искупаться. Пожалуй, даже придется, потому что до конца дня надо будет вычистить загон и прочие места, чтобы наш дом выглядел более опрятным. И забудь Лазаруса, дорогая, — теперь я снова Билл Смит.

— Не забуду… Билл. Я тоже искупаюсь перед их приездом. Придется похлопотать: надо приготовить угощение, прибрать в доме, выкупать детей и попытаться втолковать им, как разговаривать с незнакомцами. Они же еще не видели людей, дорогой. По-моему, они даже не подозревают, что на свете существует кто-то, кроме нас.

— Ну, они будут молодцами.

Я не сомневался, что так и будет. Мы с Дорой придерживались единых взглядов на воспитание детей. Следовало хвалить их, не ругать, наказывать по необходимости и сразу, а потом забывать обо всем. А отшлепав, немедленно проявить дружелюбие или даже более горячее чувство. Шлепать их приходилось — Дора обычно пользовалась прутиком, — потому что всех отпрысков, которых я породил за несколько столетий, можно было именовать не иначе как сорванцами. Они охотно воспользовались бы любой нашей слабостью. Некоторые из моих жен удивлялись, что я произвожу на свет маленьких чудовищ, но Дора во всем разделяла мои взгляды и в итоге вывела самую цивилизованную породу, числящуюся среди моих потомков.

Когда фургон был уже в километре от нас, я выехал навстречу — и сразу же испытал удивление и разочарование. Это была семья, если можно считать семьей мужчину с двумя взрослыми сыновьями. Не было ни женщин, ни детей. Я подивился их странному представлению о жизни поселенцев. Младший сын был еще не совсем взрослым: борода его выглядела редкой и клочковатой. Тем не менее даже он был выше и тяжелее меня. Его отец и брат ехали верхом, а он был возницей — настоящим возницей, поскольку они обходились без ведущего мула. Не видно было никакой живности, кроме мулов. Впрочем, в фургон я заглянуть не пытался.

Внешний вид прибывших мне не понравился — он совершенно не соответствовал моему представлению о соседях. Оставалось надеяться, что они поселятся подальше, километров за пятьдесят. У верховых на поясе висели пистолеты, как и положено в стране прыгунов. Я тоже был украшен игольным пистолетом и поясным ножом. Впрочем, у меня с собой было и еще кое-что, однако, по-моему, невежливо демонстрировать гостям при первой встрече все это снаряжение.

Когда я приблизился, всадники остановились и возница сдержал мулов. Я осадил Бьюлу в десяти шагах от головной пары мулов.

— Привет, — сказал я. — Приветствую вас в Счастливой долине. Я — Билл Смит.

Самый старший из троих оглядел меня с ног до головы. Трудно судить о выражении лица мужчины, когда он зарос бородой, но то малое, что мне удалось увидеть, выражало лишь усталость. Мое лицо было гладко выбрито; в честь гостей я побрился и переоделся в чистое. Я брился, потому что так нравилось Доре и еще потому, что хотел быть молодым, как она. Я изобразил на лице самое дружелюбное выражение, а про себя подумал: «Даю вам десять секунд, чтобы ответить и объясниться, — иначе не рассчитывайте, что вам удастся вкусно пообедать».

Старший едва уложился в отведенное время. Я уже отсчитал про себя семь шимпанзе, когда из зарослей, покрывавших лицо, выкарабкалась ухмылка.

— Ну что ж, ты весьма любезен, молодой человек.

— Билл Смит, — повторил я. — Но я, кажется, не расслышал вашего имени.

— Наверное, потому, что я не назвал его, — ответил он. — Меня зовут Монтгомери. Для друзей я Монти, а врагов у меня не бывает: долго не живут. Верно, Дарби?