Иные песни - Яцек Дукай

— Прошу прощения.

— Нет, спасибо. Налить тебе? Согреешься. Держи.

— Кккх! Ух. Могу спросить… ты гадаешь по звездам, эстлос?

— Уж точно не поверишь, если скажу, что в этом и состоит суть политики.

— Эстлос…

— Да-а. Так скажи мне, Антон, какое будущее ты видишь для себя возле Сладкой? Не по звездам, но в твоих мечтах, в планах.

— Ну как это, поженимся, будут у нас дети…

— Поженитесь, будут у вас дети — и что?

— Что — что? Не понимаю, эстлос.

— И только лишь? Это все? — Господин Бербелек иронически усмехнулся. — Именно в этом Антон, сын Портэ, отыщет покой, счастье и удовлетворение?

— Если честно, я не задумывался, эстлос. Ну ясно, что в детстве каждый мечтает о каких-то невероятных приключениях, что добудет славу, богатство, власть, Бог знает что совершит. Но ведь потом — каждый вырастает. Это сказки, а в жизни — работа, и вечная усталость, и вши в постели, прошу прощения, эстлос. А я рядом с тобой и так видел собственными глазами больше, чем половина всех аристократов. Эстлос. Ребенок не понимает, может ли он спрыгнуть с такой высоты и не пораниться, может ли броситься на бегемота и не погибнуть, может ли стать леонидасом или королем. Но — учится.

— Ба! Люди становятся леонидасами и королями, Антон.

— Знаю, эстлос. Но человек также быстро научается различать: кто будет королем, а кто нет. Только совсем малые дети путают дулосов с аристократами.

— Ну-ну, заметь, ты ведь и сам говоришь как софистес, — засмеялся господин Бербелек.

Антон отставил кубок.

— Это все пажубовка… Ее гонят в Сколиодои, верно? Она выворачивает язык и мысли.

— Не преувеличивай, не в Сколиодои… Впрочем, на самом деле любой алкоголь — продукт Искривления, катализатор дружеских какоморфий…

Господин Бербелек встал, осмотрелся по крыше, перешагнул через разложенные книги. Оглянулся на Антона.

— Собери это и снеси вниз.

— Эстлос.

— А когда у тебя уже будут дети и внуки, — усмехнулся господин Бербелек, — не забудь рассказать им и об этом: о том, как попивал ночью водку с Кратистобойцем на крыше над Воденбургом…

— Со временем они научатся отличать сказки от реальности, — ответил Антон, не глядя на господина Бербелека.

— Да-а. — Форма была уже сломана, миг миновал, невозможно было продолжать беседу в том же тоне.

Господин Бербелек сошел на верхний этаж пакгауза. Висящие на нагих стенах масляные лампы горели в четверть накала. Из полумрака шагнул в темноту и закрыл за собой дверь угловой фронтальной комнаты, той, которую обустроил под кабинет. Окна теперь были закрыты. Он позвал дулосов.

Сбросил хумиевое пальто и камзол, из оставленной на подоконнике миски с фруктами выбрал зимнее яблоко, откусил; рукавом шелковой рубахи отер подбородок. Дулосы крутились за его спиной. Он же смотрел на огни порта, на обозначенные сигнальными лампами суда, причаливающие в заливе, на Луну, отражающуюся в темных волнах. Но постепенно в комнате становилось все светлее, и ночной вид перед господином Бербелеком заслонялся его собственным отражением. Кратистобоец ест яблоко.

Он уселся за секретер. Из ящичка вынул чистый лист превосходного пергамента. Макнул перо в чернила. ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ ИЕРОНИМА БЕРБЕЛЕКА, СОБСТВЕННОЙ ЕГО РУКОЙ ПИСАННАЯ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОГО ОКТОБРИСА ГОДА ТЫСЯЧА СТО ДЕВЯНОСТО ВОСЬМОГО ПОСЛЕ УПАДКА РИМА.

Незачем драматизировать, — подумал он, глядя, как на кончике пера набухает темная капля, — но уж если я принял решение, то не могу закрывать глаза на его последствия. Ведь это — правда: даже если мне все удастся, если убью кратистоса адинатосов и выживу — уж точно выживет не господин Бербелек. Как глубоко удалось нам войти в глубь африканского Сколиодои? Леонидасам, и королям, и кратистоборцам тоже нужно уметь отличать сказки от реальности.

А если бы что-то и уцелело — не господин Бербелек — огрызок, отражение, тень, — тогда, как и Антон, он станет искать мелкого спокойствия и мелкого счастья, мечтаний и чувств медленных, мягких, легких — как снежинка, успокаивающая горячую кожу, — снежинка, Лоилея, разве не таково было ее имя, — прикосновение и любовь ангелицы, возможно, он сумеет их выдержать — он, кем бы он там ни оказался. Если вообще уцелеет хоть что-то.

Черная капля падает на пергамент.

Да будет все к лучшему. Но ежели что-нибудь случится, то эстлос Иероним Бербелек-из-Острога, зовомый Кратистобойцем, распорядился так:

Душеприказчиком его во всем и над всем быть Кристоффу Ньютэ. Если идет речь о моем земном и лунном имуществе, деньгах, драгоценностях, имуществе движимом и недвижимом, а также о долях участия в торговых предприятиях: моей дочери единственной, эстле Алитэ Моншеб π. Лятек, поскольку она не унаследует ничего больше —

Χ

Как Чернокнижник

В день, когда она прибыла в Воденбург, на город пал первый снег, а улицы наполнились холодной грязью, животные и транспорт обдавали пешеходов тяжелыми брызгами. Женщина, представившаяся в Третьем Госпициуме Скелли как эстле Юнона фон Ферштек, прибыла облаченной в зимние одежды: кожаные шальвары, нордлинговая куртка, соболий плащ с обширным капюшоном. Она поручила занести весь багаж в свои комнаты, но сама туда даже не заглянула. Наняла дрожки и приказала отвезти себя к дому Кратистобойца. Платила бритийскими денарами. В дрожках, отбросив капюшон (волосы были белее снега), нервно курила махорник.

Явно удивилась, когда возница свернул к порту; но смолчала. Они остановились на старой каменной террасе над грузовой набережной, в тени массивного пакгауза. Женщина вынула из рукава письмо, запечатанное гербовой шлаковой печатью, и велела вознице вручить его Кратистобойцу. Чего тот, конечно же, не мог выполнить; он передал бумаги одному из хоррорных, откликнувшемуся на стук в высокие ворота пакгауза. Женщина осталась в экипаже. Молча курила махорник.

Закончила один, раскурила второй, затем следующий, снова начал падать снег, пришлось доплатить вознице. Тот сидел на козлах, завернувшись в залатанный плащ. Женщина снова набросила капюшон, теперь двигались только ее ладони в оленьих перчатках. По набережной бегали дети, бросаясь снежками и выкрикивая вульгарные стишки о Кратистобойце, Чернокнижнике и Лунной Ведьме. Минул полдень, с воденбургских минаретов разнесся азан, призыв к молитве верных Мухаммада. Женщина ждала.

Только после седьмого махорника из боковых дверей пакгауза появился старый слуга воденбургской морфы. Хоррорный с жерлоном в руках выпустил его и встал на пороге. Старик подошел к дрожкам.

— Эстлос приглашает вас.

Кинув окурок в снег, женщина отправилась за слугой. Дрожки отпустила коротким взмахом перчатки.

Они вошли в пакгауз. Старик сразу направился к лестнице. Склады стояли пустые, только в одном из боковых помещений она заметила нескольких хоррорных без оружия, те оглянулись на женщину, когда она проходила мимо.

На втором этаже было чуть теплее, она отбросила капюшон, расшнуровала меха. Пахло какими-то африканскими курениями. В главном коридоре высились кипы свертков, сундуков, кофров. Дулосы развешивали на стенах московские гобелены.

Старик постучал и вошел в комнату в конце коридора; перед теми дверьми тоже стоял хоррорный. Какое-то время они молча переглядывались: солдат лакедемонской морфы и беловолосая эстле. На графитовом нагруднике — выгравирован Ахилл, готовящийся метнуть копье.

Слуга отворил дверь.

— Входи, эстле.

Она вошла.

Кратистобоец стоял у заваленного бумагами стола, повернувшись к распахнутому на снег, порт и море окну, и листал большую книгу, которую держал в левой руке.

На мгновение он поднял взгляд.

— Портэ.

Старик поклонился и вышел, аккуратно прикрывая дверь.

Женщина сняла плащ, бросила его на софу, сняла перчатки, кинула их на плащ. Осмотревшись, пожала плечами и села рядом.

Положила ногу на ногу, сплела руки на колене.

— Что читаешь?

— Древнюю астрологическую чепуху, — пробормотал он. — Чего только люди не придумают… Аристарх из Самоса, Селевк, даже Пифагор — утверждали, что все планеты кружат вокруг Солнца — представляешь? — как и сама Земля. Хотя некоторые вещи могли бы и пригодиться. Нужно заглянуть в трактат Архимеда «Об исчислении песка», он подсчитывал в нем диаметр сферы неподвижных звезд, но, кажется, ошибся на несколько порядков. Еще эпициклическая теория Аполлония из Перги — частично подтвердилась, как и карты приливов эфира Алкивиада из Геруи, а значит —

— Где вы его похоронили?

— В Африке. В саванне, за Желтой Рекой. У меня есть карта, если —

— Чтоб тебе вечно гнить в Шеоле.

— Зачем ты приехала?

— Ты знаешь и сам.

Во второй раз он поднял взгляд от книги.