Прекрасные и обреченные. По эту сторону рая - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Эй, так все-таки где ты живешь?
Как ни отупел Энтони от пьянства, к которому добавилось потрясение от полученной взбучки, но все же отдавал отчет, что его место жительства плохо сочетается с хвастливым заявлением о знаменитом дедушке.
– Возьми мне такси, – приказным тоном обратился он к «самаритянину», ощупывая карманы.
Подъехало такси, и Энтони снова попытался встать, но лодыжка подвернулась, как будто была собрана из двух отдельных деталей. «Самаритянину» пришлось заталкивать Энтони в машину, после чего он забрался туда сам.
– Слушай сюда, парень, – обратился он к Энтони, – ты пьян в стельку, да к тому ж тебя еще и поколотили, так что без помощи до дома не доберешься. Прокачусь-ка и я за компанию. Вижу, в долгу не останешься. Так где ты живешь?
Энтони не слишком охотно назвал адрес, а когда машина тронулась, водрузил голову на плечо соседа, погружаясь в мрачное, наполненное болью оцепенение. Проснувшись, он увидел, что спаситель уже высадил его из такси и пытается установить в вертикальное положение.
– Идти можешь?
– Да… с грехом пополам. Вам лучше со мной не ходить. – Энтони снова принялся с беспомощным видом ощупывать карманы. – Послушайте, – залепетал он извиняющимся тоном, опасно раскачиваясь на непослушных ногах, – боюсь, у меня нет ни цента.
– А?! Как это?
– Меня обокрали.
– Н-н-ну дела! Ты же обещал расплатиться, или мне послышалось? А кто заплатит за такси? – Он повернулся к водителю, рассчитывая получить поддержку. – Ты слышал, как он обещал заплатить? А еще вся эта трепотня про деда?
– Вообще-то, – пробормотал Энтони, забыв об осмотрительности, – это вы говорили без умолку. Но если зайдете завтра…
В этот момент из машины высунулся водитель и разразился кровожадной тирадой:
– Да наподдай ему покрепче, чтоб знал! Вот прощелыга поганый! Не будь он побирушкой, не вышвырнули бы на улицу!
В ответ на призыв таксиста кулак «доброго самаритянина» вылетел вперед, словно таран, и сокрушительным ударом поверг Энтони на каменные ступеньки крыльца, где он и остался лежать без движения, глядя, как раскачиваются над головой многоэтажные дома.
Прошла целая вечность, прежде чем он очнулся и понял, что сильно похолодало. Энтони хотел пошевелиться, но мышцы отказывались слушаться. По непонятной причине очень беспокоило, который сейчас час, но, дотянувшись до кармана, он обнаружил, что там пусто. И губы непроизвольно произнесли всем известную с незапамятных времен фразу: «Ну и ночка!»
Как ни странно, он почти протрезвел. Не шевеля головой, Энтони смотрел вверх, где посреди неба замерла луна, роняя свет на Клермонт-авеню, которая казалась таинственной бездонной пропастью. Вокруг не было никаких признаков жизни, на мир спустилась мертвая тишина, и только стоял неумолкающий шум в ушах. Но в следующее мгновение Энтони сам нарушил безмолвие отчетливым характерным звуком, тем самым, который он пытался воспроизвести в «Буль-Миш», стоя лицом к лицу с Блокмэном. Звук ироничного смеха, который ни с чем не спутаешь. Но из разбитых кровоточащих губ Энтони он вырвался жалким рвотным позывом стенающей души.
Через три недели судебный процесс завершился. Нить неиссякаемого запутанного клубка юридической волокиты, что разматывался в течение четырех с половиной лет, неожиданно оборвалась. Энтони и Глория, а также их оппонент Эдвард Шаттлуорт вместе с целым взводом бенефициариев давали показания, лгали и в целом вели себя непотребно, охваченные разной степени жадностью и отчаянием. Однажды мартовским утром Энтони проснулся и неожиданно понял, что сегодня в четыре часа дня будет вынесен приговор, и с этой мыслью встал с кровати и начал одеваться. Несмотря на крайне нервозное состояние, к его чувствам примешивался ничем не обоснованный оптимизм относительно исхода дела. Он верил, что решение суда низшей инстанции отменят, хотя бы по причине реакции на чрезмерно суровый «сухой закон», который в последнее время настроил людей против реформаторов и их реформ. И все же он возлагал больше надежд не на чисто юридические аспекты дела, а на выпады личного характера, направленные против Шаттлуорта.
Одевшись, он налил себе порцию виски, а затем пошел в комнату Глории и обнаружил, что она уже проснулась. Как считал Энтони, она по собственной прихоти пролежала в постели всю неделю, но врач посоветовал ее не беспокоить.
– Доброе утро, – прошептала она без тени улыбки. Ее глаза казались неестественно большими и темными.
– Как себя чувствуешь? – неохотно поинтересовался Энтони. – Стало лучше?
– Да.
– Намного?
– Да.
– Хватит сил пойти со мной днем в суд?
Глория кивнула:
– Да, мне хочется там присутствовать. Если погода хорошая, Дик заедет за мной и отвезет погулять в Центральный парк. Он вчера обещал. И только посмотри – вся комната залита солнечным светом.
Энтони машинально выглянул в окно и снова сел на кровать жены.
– Господи, как я нервничаю! – воскликнул он.
– Будь добр, пересядь, – торопливо попросила Глория.
– А в чем дело?
– От тебя пахнет виски. Я этого не выношу.
Энтони с рассеянным видом встал и вышел из комнаты.
Чуть позже Глория позвала мужа, он сходил в магазин и принес картофельного салата и холодной курятины.
В два часа к дому подъехал автомобиль Ричарда Кэрамела. По его звонку Энтони проводил Глорию на лифте вниз и довел до края тротуара.
Глория поблагодарила кузена, сказав, что очень мило с его стороны отвезти сестру на прогулку.
– Ну что за глупости, – добродушно отмахнулся Дик. – Какая ерунда, и говорить не о чем.
Самое любопытное заключалось в том, что он не считал это ерундой. Ричард Кэрамел прощал многих людей за множество нанесенных обид, но так и не простил кузину Глорию Гилберт за заявление, сделанное семь лет назад перед ее свадьбой, когда она сказала, что не намерена читать книгу, принадлежащую перу двоюродного брата.
И Ричард Кэрамел не забыл и помнил это в течение семи лет.
– Когда вас ждать назад? – поинтересовался Энтони.
– Мы не вернемся, – ответила Глория. – Встретимся в четыре в суде.
– Хорошо, – буркнул Энтони. – Тогда до встречи.
Поднявшись наверх, он обнаружил письмо. Это была размноженная на ротаторе листовка, адресованная «настоящим парням» и призывающая на снисходительно-простонародном языке исполнить свой долг по отношению к ветеранам Американского легиона. Энтони нетерпеливым жестом бросил листовку в корзину с мусором, уселся у окна и, облокотившись на подоконник, устремил ничего не видящий взгляд на залитую солнечным светом улицу.
Италия… если приговор вынесут в их пользу, значит – Италия. Это слово стало для Энтони талисманом, земля, где все невыносимые тревоги и горести свалятся с плеч, как изношенная одежда. Сначала они отправятся на воды и среди веселой яркой толпы забудут так долго длившееся отчаяние. Чудесным образом обновленный,
