Белая Сибирь. Чешское предательство - Константин Вячеславович Сахаров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Оценка этому будет различна, соответственно тому, станет ли социал-демократия рассматриваться, как факт противный либерализму, или ей будет отведена известная зависимость от него.
При первом возникновении либерализма ему представлялось, что он с помощью буржуазии будет в состоянии изменить порядок как на Западе, так и в Средней Европе. Но социальное расслоение последней, покоясь своею основой на сельском хозяйстве и на рабочих, оказалось слишком прочным. Потому-то и мог Бисмарк принять вызов либералов на решительное сражение. В двух крупных схватках, в 1862–1867 и в 1876–1879 годах, он их отбросил назад. Такие вожди, как епископ фон Кеттелер на Рейне и Карл Люэгер в Австрии, разбили либерализм в Средней Европе наголову. Возможно, что продолжением того же направления является также и Муссолини. Однако с появлением социал-демократии Запад получил опять возможность возобновить борьбу. Только теперь агитация подготовки нападения на существующий порядок была перенесена из буржуазии в пролетариат, на место либеральных надежд были выдвинуты в первую голову социальные требования. Однако политическая воля стремилась, как и прежде, к тому, чтобы в Среднюю Европу пересадить демократию Запада. И в этой цели из-за социал-демократии вновь вынырнул лик либерализма. Во время войны социал-демократия и панславизм выходят на одну и ту же плоскость. Орган германской социал-демократии «Vorwarts» так проявил свое отношение к убийству в июле 1914 года наследного эрцгерцога: что национальная революция есть предтеча социальной, как равно и революция буржуазии приближает совершение полной революции пролетариата. В мировой войне случилось, однако, обратное: революционное движение социал-демократии открыло пути для национальных революций Восточной и Средней Европы. Для борцов национальных революций оказалось нетрудным выиграть у социал-демократов первое место. Лучшие шансы получило то направление, которое обладало внешнеполитической целью, ибо это увеличивало шансы на победу союзников. Национальные чаяния панславизма были проникнуты именно этой внешнеполитической проблематикой. В противовес чему интернационал социал-демократии есть лишь лозунг, которым она тешит сама себя; ей недостает именно внешнеполитических целей, она озабочена вопросами лишь внутреннего устройства и оплаты труда.
Конечно, и социал-демократия, и панславизм получили в итоге войны лишь столько, сколько им захотели и нашли нужным дать западные державы: социал-демократии – иллюзорное участие рабочих союзов в политической власти, а чехам – предоставление государственного суверенитета, который на деле только тень его, делая чехов драбантами Франции. С тех пор под давлением учрежденной в Версале новой государственной системы и все больше и больше выступающего оттуда нового социального расслоения, – Средняя Европа живет в образе гермафродита между западным капитализмом и большевизмом востока.
* * *20 марта 1917 года газета «Vossische Zeitung» в № 145 опубликовала мою статью, в которой искалось объяснение только что разразившейся в России революции по линии исторического процесса; равно там делалась попытка дать оценку событиям, составить первую картину случившегося для суждения о значении его. Статья эта оканчивалась так:
«Война очень затянулась. Царь, несомненно, пошел бы снова охотно на соглашение с срединными империями. В нем не умер еще здоровый инстинкт к тому, что было хорошо для российской великодержавности, как и для интересов ее дипломатии… Ему не доверяли одинаково ни интеллигенция, ни Англия, зависимости от которых он подпал со времени поражения в Маньчжурии. Они чувствовали себя все время под угрозой, что царь может вернуться к той жизненной политике, под знаком которой началось его царствование. И они вступили против него в заговор, сегодня они его победили и низвергнули. В Германии во время войны неоднократно оживал политический взгляд, что Россия и Германия должны были бы в последнюю четверть столетия поддерживать друг друга и обоюдное стремление к общему господству. В том, что случилось иначе, несет также сильную ответственность общественное мнение Германии и ее политика… Надо надеяться, – наше военное командование своевременно себе уяснило, что Англия могла отвратить сепаратный мир России только ценой более, чем безумной игры с огнем. Россия трещит по всем швам. Что принесло бы, если бы молоты Гинденбурга обрушились на нее в эту минуту! Но не утеряна еще и сегодня возможность подвинуть войну значительно вперед к разрешению – прочным ли захватом России, или путем восстановления в ней монархии и с нею здорового направления русской внешней политики, или, – если страна царя действительно распадается, – пусть последнее слово скажет наш меч, а не английская интрига».
Мы не были уже больше в состоянии помочь царю.
И Австро-Венгрия, и Германия вскоре затем очутились также в клещах, которые Запад держал в виде панславизма и среднеевропейской социал-демократии. Наши династии тоже были низвергнуты, и наш народ, наподобие русского, подпал обморочному состоянию.
С той поры русские и немцы переживают время отечественной разрухи. Да будет мне позволено в связи с этим привести в заключение одно личное воспоминание. В январе 1929 года вопросы изучения истории искусства привели меня в замок Зееол к герцогу Лейхтенбергскому. В его кабинете, за чашкой послеобеденного кофе, разговор направился на политические темы. Герцог упомянул о генерале Врангеле и предложил познакомить нас. Никто не мог бы лучше Врангеля мне рассказать, какая глубокая пропасть образовалась между русскими и Западом; он пережил с западными державами только разочарования. Все, кто были в России за тройственное соглашение и сражались за его дело, знают теперь, что будущность России только в возобновлении старых, добрых связей с Германией. Я не познакомился с генералом Врангелем. Уже через несколько недель он перешел в лучший мир, летом умер и герцог Лейхтенбергский. Этот разговор пришел мне на память теперь при чтении теплых слов, которые генерал-лейтенант Сахаров посвящает русско-германским отношениям. Общность несчастия направляет тех, кого оно постигло, к естественному сближению. Но в чувствах, которые выражает генерал-лейтенант Сахаров, дело идет не только об этом одном; мы смеем верить,
