Доживем до понедельника. Ключ без права передачи - Георгий Исидорович Полонский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Упал ли духом в этой клетке Жан-Поль? Выглядел он не так, как при Госпоже, — стал бледным, большеглазым, повзрослевшим… С первого взгляда Фея оценила бы: это он сердцем повзрослел, недетские испытания оно проходит…
Поверите ли? В этом одиночном заключении Жан-Поль был занят припоминанием каких-то сведений из геометрии! Об этом говорил чертеж на стене, сделанный куском угля; чертеж сопровождался двумя строчками формул:
Что-то мучительно не нравилось, чего-то очень не хватало юному чародею в его расчетах! От равенства в середине формулы шла стрелка к картинке из другой совсем науки — из зоологии! Да-да, это не корявая большая цифра 11, как могло показаться, это — рога! А ниже — морда и бородка самого обыкновенного козла… Просим убедиться! Такой вот «автопортретик» подносил самому себе Жан-Поль за свои успехи волшебно-геометрические… Такой силы достигли здесь творческие сомнения и самокритика!
Как раз в эти трудные минуты появилась в узилище Золушка!
Как же счастлив был пленник видеть ее! Как просиял! Он выкрикнул что-то нечленораздельное…[41]
Жан-Поль сиял бы, явись она и с пустыми руками, сама по себе. Но она шла не только увидеть его, а еще — подкормить и поддержать: из ее корзинки торчала бутылка с морсом, а ему давно и сильно хотелось пить… Но скажем снова: она могла не приносить ничего, он все равно был бы в восторге! Через левую ее руку, свободную от корзинки, был перекинут плащ…
А знал бы пленник, что под плащом! Там был спрятан футляр не от флейты! О, эта девушка знала, с чем надо идти в тюрьму!.. Но как палочка попала к ней? Наверное, хитрость и ловкость понадобились, чтобы завладеть ею… О, если б такую гениальную предусмотрительность обнаружить, когда она замуж шла…
С первых слов Золушка стала корить Жан-Поля за неблагоразумие. Ну зачем, ну ради чего он так буйно вел себя? Кол ему за поведение… Совсем, что называется, «без царя в голове»… Получается, он сам упрятал себя в эту клетку!
Жан-Поль отмалчивался, не спорил. Он смутился от счастья видеть ее и от собственной блаженной улыбки от уха до уха, которую не умел притушить. Нельзя ему быть настолько открытым! Нельзя, чтобы его чувства читались, как букварь для «горшочников», черт побери!..
Поэтому он деловито поинтересовался первым делом бутылью с морсом, а потом — вообще содержимым корзины. Пригвоздил к этой корзине взгляд, чтобы опять не расплыться в блаженстве, когда глаза их встретятся… Пока он пил, Золушка перечисляла, что у нее там еще:
— Пирог с гусятиной и капустой. Пончики с черникой. Сливы и персики, персиков — три штуки, а слив — почти фунт… Еще семечек стакан… Голодный, да? Они не кормят тебя совсем? Как они с тобой обращаются?
Он не ответил. Перечисляя, она не назвала важнейшую вещь. Оглянулся Жан-Поль на свои формулы и вздохнул. Всю Теорию Пространства Сфер он отдал бы сейчас за самое обыкновенное яблоко… Да, представьте: яблоко было увязано с теми формулами крепко-накрепко. Так говорила Книга, оставшаяся там, у Госпожи, а здесь — мучительно припоминаемая…
Только зря он вздыхал раньше времени! Как только он пробормотал безнадежно: «А яблочко?», оно было тут же извлечено из корзины и просунуто между прутьями его клетки. Мальчик завопил, что она — гений, схватил не только яблоко, но и руку ее — и покрыл благодарными поцелуями!
Потом, успокоив немного свою радость и прыть, Жан-Поль стал говорить о трудном, о главном: выходит, и волшебники ошибаются иногда… нельзя было им уходить без проверки: счастье устроили они для Золушки или что-то другое…
— Плохо мы с Госпожой удружили тебе тогда, не надо было ездить на этот бал, — произнес мальчик. И в первый раз за свидание заглянул ей в глаза прямо и близко; и глаза ее вновь подтвердили свое детское свойство: они были родниково чисты! Они были прекрасны без всяких оговорок! Но не согласилась она принять такие его слова про бал — они на что-то самое дорогое замахивались:
— Здрасьте! Высказался… Да лучше этого у меня никогда ничего не было в жизни…
— Ты и теперь так думаешь? Ну и ну… Пожалуйста. Все равно ведь не переиграешь, — сказал ученик Феи.
Он посмотрел на нее испытующе. Но при всей красноречивости ее глаз не понял: думает она переигрывать назад или нет… Потом спросил:
— Слушай-ка: у твоего принца есть книги по геометрии?
Но тут вошел офицер стражи. Шабаш! Похоже, опоздали они потолковать о тайной пользе тюремной геометрии, не говоря уж о вещах еще большей важности…
Шпоры бантиком
— Беседуйте, мадемуазель, беседуйте, — галантно позволил офицер. («Мадемуазель, а не Ваше Высочество!» — сразу отметил Жан-Поль.) Офицер был тот самый, что впускал ее сюда… Тогда он рассыпался в любезностях, а теперь стал суше и строже: знал уже, наверное, что принцесса перед ним бывшая. — Однако мне приказано свидание контролировать, быть начеку. У начальства, я так понял, какие-то опасения…
Она предложила:
— А вы заприте меня в эту же клетку. И нечего будет опасаться.
— Таких указаний не имею пока, — отвечал он. — Знаю только, что надо держать с вами ухо востро.
— Ухо только? — спросил Жан-Поль. — А шпагу?
— Что-что?
— Я говорю, что одно лишь «вострое ухо» не поможет: желательны еще «вострый» ум и такая же шпага…
— Моя шпага — тупая?! — У офицера был оскорбленный вид. А Жан-Поль сказал Золушке негромко, но тот услышал: «Гляди — насчет ума он не обижается…»
Дело оборачивалось неважно. Офицер уже злился по-настоящему:
— Тупые мы? Тогда по-тупому: свидание окончено! Мадемуазель, пожалуйте на выход! Шпага моя… тупая, видите ли!
Как раз в этот миг посетительница просунула узнику ту вещь, которую пронесла под плащом.
— Мадемуазель… это неслыханно! — возмутился офицер-тюремщик. — Прямо на моих глазах?!
— А на глазах — честнее же, — отвечала Золушка. — Это его вещь, она должна быть с ним…
Чтоб защитить честь своего оружия и порядок заодно, офицер стал обнажать шпагу. Только не сразу удалось ему это — с большим трудом, с пыхтением и натугой: там что-то заело в ножнах, обнажаться шпага не хотела. А когда все-таки поддалась, стало ясно, что лучше бы не поддавалась: шпага была на себя непохожа, она бессильно гнулась, как пластилиновая, не выказывая ни малейшей упругости, она имела нелепые узлы, а на конце — какую-то дурацкую
