Игорь Северянин - Вера Николаевна Терёхина

Россией. С первых лет эмиграции его лирика отразила одиночество, оторванность от всего, к чему он привык смолоду, негромкую, но проникновенную ностальгию. Однако Пётр Пильский более глубоко воспринял новую книгу Северянина. Он отмечал, что только «поверхностному слуху с этих страниц, прежде всего, зазвучит мотив успокоенности. Это неверное восприятие. В книге поселена тревожность. Здесь — обитель печали. Слышится голос одиночества. В этих исповедях — вздох по умершему. Пред нами проходит поэтический самообман. Втайне и тут всё ещё не угомонившееся “Я” (“Кто я? Я — Игорь Северянин, чьё имя смело, как вино”)».

В книге «Классические розы» среди многообразия лирических пейзажей, портретов, признаний есть стихотворение «И будет вскоре...» о весеннем дне, — но как далеко оно от прежнего упоения радостью жизни в стихотворении «Весенний день»! Между ними словно пролегла трагическая полоса русской истории в том глубоко личном, интимном преломлении, которое свойственно Игорю Северянину. Поэт мысленно возвращается в свою прославленную молодость, вспоминает свои весенние дни и потерянную им Россию:

И будет вскоре весенний день, И мы поедем домой, в Россию... Ты шляпу шёлковую надень: Ты в ней особенно красива... И будет праздник... большой, большой, Каких и не было, пожалуй, С тех пор, как создан весь шар земной, Такой смешной и обветшалый... И ты прошепчешь: «Мы не во сне?..» Тебя со смехом ущипну я И зарыдаю, молясь весне И землю русскую целуя!

Называя себя русским поэтом, мечтающим по-русски, Северянин афористично утверждает: «Родиться Русским — слишком мало: / Им надо быть, им надо стать» («Предгневье», 1925). Россия, родная земля всегда были для поэта наградой, которую он должен заслужить. Оказавшись вдали от «неподражаемой России», Игорь Северянин пишет:

Я мечтаю, что Небо от бед Избавленье даст русскому краю. Оттого, что я — русский поэт, Оттого я по-русски мечтаю! («Я мечтаю...», 1922)

В книге «Классические розы» Северянин возвращается к темам, волновавшим его в дни войны и революции. Он ощущает кризисное состояние жизни, ненавистное ему ожесточение политики. В его раздумьях мало надежд — и Запад, и советская Россия равно внушают ему пессимистический взгляд на мир. В письме Софье Карузо он признается в этом:

«“Коммунизму” и “капитализму” — этим двум понятиям, этим двум мироощущениям — никогда не ужиться вместе. Их столкновение — ужасающе-страшное — в конце концов совершенно неизбежно, и у меня нет ни малейшей уверенности в победе капитала. Собственно говоря, жестоки и бессердечны обе системы, и я не приверженец ни одной из них. <...> Сколько будет невинных жертв, недоразумений всяческих и недоумений. Я — индивидуалист, и для меня тем отчаяннее всё это. Затем я никогда не примирюсь с отрицанием религии, с её преследованиями и гонениями. <...> Разрушение Храма Христа Спасителя производит на меня отвратительное впечатление. Я всё время жду чуда, которое потрясло бы русский народ, заставило бы его очнуться».

Стихи о России для многих поклонников таланта Северянина оказались неожиданными, даже неприемлемыми. Пётр Пильский назвал свою рецензию характерными словами разочарования: «Ни ананасов, ни шампанского». Действительно, «Умер Петербург, переродился Игорь Северянин. Казалось бы, вывод прост: Северянин-поэт гримасничающего города? Нет. Столичные наваждения оказались минутными. Сейчас Игорь Северянин — поселянин. Город им проклят. Это — “нелепость”. Жить в городах, — “запереться по душным квартирам” для поэта — “явный вздор”.

Современность Северянина раздражает. Она променяла “искусство на фокстрот”, “взрастила жестоких, расчётливых, бездушных и практичных”. Неприятны и женщины: “Ты вся из Houbigant! Ты вся из маркизета! Вся из соблазна ты! из судороги вся!” Возмущают “лакированные кавалеры”, злит чарльстон. Отталкивает и вся Европа (“рассудочно-чёрствая”). Чуждой и обманчивой кажется сама культура (“Культура! Культура! — кичатся двуногие звери!”)».

Георгий Адамович решительно возражал против стихов Северянина о России: «...эти новые стихи не украшают сборника, — скорей, наоборот... Это, право, уже не стихи, это катастрофа... Не лучше и с обличениями современной городской жизни, забывшей “о святынях, об искусстве и любви”, “о красотах презираемой природы”, где поэты скрываются “От запросов желудка, от запросов живота”».

Среди новых черт его поэтического мира названо неприятие города и современной цивилизации. Утешение, по мнению Пильского, поэт находит в семье, в тишине далёкой Тойлы, в ночных мечтах и книгах. Критик перечисляет имена писателей и поэтов, звучащие со страниц книги: Пушкин, Бальмонт, Блок, Надсон, Малларме, Лесков, Достоевский, Метерлинк, Киплинг, Гумилёв, Ахматова, Георгий Иванов; имена актёров, композиторов, Мейерхольда, Рахманинова.

«Новая книга Игоря Северянина — книга отречений, книга отказа от прошлого и от самого себя:

Сам от себя — в былые дни позёра, Любившего услад дешёвых хмель — Я ухожу раз в месяц на озёра...»

И всё же Пётр Пильский, внимательный читатель Северянина и лучший его критик, замечает внутреннее единство поэтического мира, интуитивно