Михаил Федорович - Вячеслав Козляков

7 мая 1644 года королевич Вальдемар и вся посольская свита потребовали отпустить их домой. Однако им было отказано, причем даже выговорено за попытку давления на царя. Королевич повел себя с горячностью молодости. Он то стремился тайком убежать из Москвы и даже в стычке со стражей убил стрельца, то намекал на то, что готов наложить на себя руки, то сказывался тяжелобольным «сердечною болезнью», но уже на следующий день пировал допьяна и играл в цимбалы со своими дворянами. Все это страшно раздражало консервативных москвичей. Впоследствии безымянный автор «Повести о внезапной кончине государя Михаила Федоровича» с негодованием сообщал, что королевич вместе со своими людьми «повседневно бесновался по своему беззаконному обычаю и вере: в трубы, и органы, и прочие различные писки не переставали играть на его дворе, а об ином срам и писать». Иноземцев он сравнивал с демонами: «хотя видом, обрядом и составом они люди, но одеянием и волос ращением они как бы демоны, все бесовское и еретическое содевают, во всем бесам угождают»[452].

Окончательно почувствовавший себя пленником в Москве, королевич ждал, когда царь Михаил Федорович вступит в переписку с его отцом королем Христианом IV. 29 ноября 1644 года датские послы передали царю Михаилу Федоровичу письмо короля, естественно поддержавшего сына в стремлении действовать по прежним договоренностям. Спустя месяц царь объявил королевичу, что брак не состоится без перекрещивания. В дело вступил прибывший в Москву польский посол Гаврила Стемпковский, брацлавский каштелян. Он должен был помочь королевичу и противодействовать шведским козням. Польскому послу королевич Вальдемар письменно ответил о своей готовности к некоторым компромиссам: он соглашался на крещение по греческому закону своих будущих детей, на соблюдение постов, если они не повредят его здоровью, и на ношение русского платья. Но в остальном королевич оставался непреклонен. Не помогли и организованные московскими богословами прения о вере[453]. Завершилось это дело, много поспособствовавшее развитию тяжелой болезни царя Михаила Федоровича, уже после его смерти, когда ставший царем Алексей Михайлович отпустил с миром несостоявшегося удельного князя Вальдемара Христианусовича, которому так и не суждено было стать мужем его сестры и владельцем Суздаля и Ярославля, а возможно, еще и Новгорода и Пскова.

Уже после кончины царя Михаила Федоровича Алексею Михайловичу пришлось делать выводы из тех уроков, которые получил его отец, пытаясь укрепить Московское государство, стоявшее между Востоком и Западом. В царствование Алексея Михайловича строительство оборонительной черты и создание новых городов на юге и востоке государства продолжатся. Московское государство снова вступит в затяжные войны со Швецией и Польшей, но их результат уже не будет таким катастрофическим, как в Смутное время. Скорее, наоборот. Пройдет время, и уже в царствование Петра I династические браки русских царевен станут обычным делом. Основания же всей последующей политики России как на востоке, так и на западе были заложены в XVII веке царем Михаилом Федоровичем.

Глава пятнадцатая

«Быти царству его тиху…»

Царь Михаил Федорович умер на следующий день после того, как ему исполнилось 49 лет[454]. По меркам семнадцатого столетия, возраст, конечно, почтенный, но не более того. Достаточно вспомнить, что царский отец патриарх Филарет Никитич в год своего 50-летия всего лишь находился во главе ростово-ярославской митрополии и даже не мог помыслить о своей будущей судьбе, об управлении Московским государством вместе с сыном. Следовательно, современники, не посвященные в тайну состояния царского здоровья, не могли быть подготовлены к смерти царя. Так оно и было. Автор «Пискаревского летописца» оставил известие о том, что «лета 7153-го году месяца июля в 12 день с суботы на неделю в 4-м часу ночи преставися государь царь и великий князь Михаил Федорович всеа Русии… И бысть во граде Москве плач великой и кричанье во всем народе от всяких чинов людей от 4-го часа ночи по 7-й час дни»[455]. Другой московский книжник, автор продолжения «Нового летописца» писал: «В 153-м году июля против 8 числа в 3-м часу нощи внезапу Росискаго царствия великое светило угасе. Преставися государь царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси. А на царстве был 30 полтретья годы»{5}. Использованный летописцем образ погасшего «светила» подчеркивает неожиданность произошедшего. Имеется в записи и виршевая эпитафия царю Михаилу Федоровичу:

Имея нрав кроток и незлобивУпражнялся всегда росправных дел царствия своего благихИ кротких по достоинству снабдеваяЗлонравных страхом укротевая А всем равнениея даруяИ в сиклитцкой чин природных людей достойных тому жалуяА непородных людей и недостойных тому чину быти во вся дни царствия своего не допущаяИ чин царский уставлен прежними государи крепко сахраняяИ никогда во всем не пременяя.«Видев же преблагий Богъ во всем благие его пребывание повел быти царству ево тиху и безмятежну исполненну всех благих во вся дни царствия ево»[456].

Тот набор добродетелей, которые современники приписывали царю Михаилу Федоровичу, представлял собой идеал царской власти вообще. Можно заметить, что сложился он по контрасту с эпохой Ивана Грозного и Смутным временем. Первые черты царя Михаила Федоровича, о которых вспоминает современник после его смерти, — кротость и незлобивость, спокойное послушание своему царскому долгу. Царь видится тружеником, действовавшим в интересах достойных людей, но державших в страхе людей злых. Интересно сопоставить эти оценки с отзывом Адама Олеария, писавшего, что царь «был очень благочестив и богобоязнен; отцу своему он, в течение всей его жизни, оказывал великий почет и сыновнее послушание». Застав при вступлении на престол «в стране большие беспорядки», царь Михаил Федорович «постарался поскорее заключить мир с соседними государями, правил кротко и относился милостиво к иностранцам и туземцам; все говорили, что в стране в противность тому, к чему русские привыкли, за целые сто лет не было столь благочестивого государя»[457]. На прижизненном портрете царя Михаила Федоровича, помещенном в книге Адама Олеария, содержится латинская надпись со словами: «В милости не превзойденный»[458].