Тишайший (сборник) - Владислав Бахревский

Дворяне, слушаясь Хованского, сбивались в отряды и шли на Снетную гору. В Островском уезде таковых смельчаков набралось двадцать два. Пошли к Хованскому в обход отряда Томилы Слепого.

Добрались до малого сельца Не́мова. Встали пополудничать, а застряли на два дня. Местные крестьяне кликнули помощь у соседей и взяли дворянский отряд в кольцо. Засели дворяне в четырех избах. К себе не подпускают – из пищалей и пистолетов стреляют – и пробиться не могут. Соберутся, сядут на коней, а куда ни глянь – крестьяне с рогатинами, да косами, да с пищалями. Только сунешься – палят.

На опушке леса люди Ордина-Нащокина поймали мальчишку. Спросили, где живет, – молчит, значит, в лесу. Глядишь, целую деревню беглецов можно из берлог выкурить и вернуть крестьянствовать.

Мальчишке было годков десять – мужичок, а упрямства как у матерого мужика. Догадался, чего от него хотят, и замолчал. Лаской – молчит, пугнули – молчит. Накормили. От еды не отказался, ел жадно: голодно, видно, в лесу. А как дошло до вопросов, ложку отложил, уставился в одну точку – и хоть режь его.

Решили бить, да перед битьем доложили Ордину-Нащокину: мальчишку, мол, поймали, по всему видать, из лесных жителей. Велел привести пред очи.

Привели. Поглядел Ордин-Нащокин на мальчишку и сказал ему:

– Ты не слепой и не глупый – видишь, что я, человек государя, тобой, крестьянским мальчишкой, занимаюсь. Значит, у меня к тебе и к твоему отцу дело есть.

Молчит мужичок, будто и не слышит, что ему говорят.

– Не бойся, – вел свою линию Ордин-Нащокин, – бить я тебя не позволю, отпущу на все четыре стороны, даже если ты ни одного слова не скажешь, но прежде хочу все-таки спросить – нет, не о том, где прячется ваша деревня, – о другом. Скажи мне: ты хочешь, чтобы на твою деревню нагрянули поляки или шведы?

Мужичок удивился вопросу.

– Не хочу, – ответил. – Кто такое захочет?

– Вот и я так же думаю, как и ты: никто из русских беды своей земле не хочет. А ведь врага теперь в любой час жди. Смекаешь – отчего?

– Не-ет.

– Оттого, что мужики – твой отец, твои братья, соседи твои – бросили деревни и попрятались. Бери землю кто хочет. Не нужна.

– Как – не нужна? – нахмурился мужичок. – Земля нужна, жить только на ней мочи нет.

– Почему же?

– Свои своих бьют. Хованский-князь войной пришел.

– Не войной. Тот врет, кто так говорит. Хованский пришел усмирить псковских мятежников, до крестьян ему дела нет… Вот и смекни: покажешь нам дорогу к отцу – будет мир на нашей земле, заупрямишься – придут войной шведы и поляки. – Знал Ордин-Нащокин, чем пронять русского человека, будь он мужик или мальчик: на любви к родине играл хитроумный дворянин. – Надумал?

– Думать тут нечего. Только не врешь ли ты?

– Дворянин никогда не врет, – нахмурился Ордин-Нащокин.

– Так-то оно так, – сказал мужичок и почесал затылок.

Ярость кипела в груди Афанасия Лаврентьевича. До чего дожили – несмышленый мальчишка слову дворянина не верит! Впрочем, паренек куда как смышлен. У иного боярина соображения меньше, чем у него: о родине-то думает.

– Смотри! – достал нательный крест, поцеловал. – Веришь теперь?

– Верю. Ну, гляди только! Обманешь меня, Бог тебя не простит! Отец-то мне все равно порку устроит, – сказал и пошел в лес.

«А ведь он умница!» – подумал Ордин-Нащокин.

Мужичок привел его отряд к землянкам. Мужики выслушали дворянина и решили вернуться в деревню. Отец мужичка сказал Афанасию Лаврентьевичу:

– Другому, может, и не поверили бы, а тебе, дворянин, верим. Мы тебя помним. Ты нас уговаривал деревню не бросать, когда еще поляки грозились войной. Правду говорил – не всякого брёха бояться нужно. А ты, Гришуха, – повернулся мужик к сыну, – порты снимай. Сам буду бить за то, что запрет нарушил и привел сюда чужих.

Гришуха покорно развязал поясок на портах.

– Погоди, – остановил его Ордин-Нащокин и стал просить отца: – Не виновен парнишка! Ты его не бей. Кончится смута, разыщу вашего помещика, и возьму я твоего сына к себе в слуги. Учить его буду.

– Это как тебе угодно, господин, – ответил отец Гришухи, – но пока он мой сын, и я за него в ответе. Слово старших – закон, а он этот закон переступил, и за то должен быть наказан…

Как ни бился Ордин-Нащокин, не отстоял он Гришуху: побил его отец при всех. Не больно, да стыдно.

Томила слепой судит

В тот же день под Ворончей, между Опочкой и Островом, случился большой бой. Иван Сергушкин со своей крестьянской армией напал на опочкинское дворянское ополчение и на стрельцов. Крестьяне шли в бой, как на Масленице хаживали – стеной на стену. Потеснили стрельцов, подобрели, пленных стали журить: зачем, мол, против своих идете, раненых собрали. Тут на них и ударила с двух сторон дворянская конница.

Коли наших погнали, бежать надо. На Масленице-то иначе не бывает. На Масленице-то, коли страшно, лечь можно. Лежачих на Масленице не бьют. Ну а тут другое дело. Тут – война. Показал врагу спину, убежать не успел – убьет. И крестьян убивали. С малым отрядом уходил со страшного поля Иван Сергушкин. Понял он, да поздно: одно дело – гонцов перенимать, другое дело – биться с государевым войском.

Донат услыхал про то, что Сергушкин бит, на рысях повел отряд к Острову, спеша соединиться с местными стрельцами. Стрельцов в городе не застал. Верные Пскову, они вышли дать бой дворянскому ополчению Опочки в чистом поле и столкнулись с ним грудь в грудь в шести километрах от города. Битва шла уже целый день. Атаковали дворяне, но пробиться к городу не могли.

Томила Слепой посоветовал Донату подойти к стану стрельцов Острова теперь же, ночью, и зажечь костры. Войско Опочки увидит, что и островичанам пришла большая помощь, испугается и повернет назад.

– Нет, – сказал Донат, – мне приказано не испугать, а разбить. Пусть мои люди сегодня отдохнут с дороги. На поле битвы мы придем завтра, когда дворяне втянутся в сражение, тогда-то мы и ударим.

Томиле понравилась твердость Доната, но он попытался отстоять свой план:

– Разбить мы разобьем дворян, да ведь в бою не только они – и наши люди погибнут.

Донат засмеялся резко, жестко:

– Что из того! Конечно, кого-то убьют… Но силы дает победа. Моя победа в Острове поднимет дух во Пскове.

Томила Слепой внимательно поглядел на Доната:

– Ты прав. Наша победа даст крылья Пскову.

Он сказал это медленно, тщательно, по слогам почти выговаривая слова «наша победа». Донат понял его и ответил столь же внушительно:

– Моя победа даст Пскову крылья, а вот что она мне даст? Меня считают чересчур молодым, а зря.

– Зря, – согласился Томила, но как-то не так согласился.

Утром воины Опочки первыми начали бой. Они решили схитрить. Пешее войско ударило в лоб, а дворянская конница пошла стороной, намереваясь за спиной островичан захватить город. Хитрость не удалась. Дворяне нарвались на свежий, сильный отряд Доната, были опрокинуты и рассеяны. Многие попали в плен.

И тут Донат выкинул такое, отчего Томила Слепой навсегда потерял к нему доверие.

Донат велел наполнить телегу дворянскими кафтанами, в телегу запрячь пленных и везти его, победителя, до самого Острова.

Томила попытался образумить парня, но Донат сказал ему сквозь зубы:

– Не мешай празднику, старик!

В Острове Донат изволил-таки пересесть на коня.

Колокола звонили в его честь. Хоть и не в его, а во славу общего дела, но Донат впереди ехал – его конь первым на цветы ступал.

Казнить дворян хотели, но Томила Слепой заступился:

– Возьмем во Псков. У нас тюрьма большая. Места на всех хватит. Посидят, образумятся. Дворяне народ хлипкий. Кто силен – тот им и друг. Вот побьем мы Хованского, будут нам правдой служить.

Донат стоял рядом с Томилой, одна рука на сабле, другая в бок уперлась, кренделем. Шапка польская, с перышком, кафтан дорогой, серебром расшит. А Томила – все тот же площадной подьячий. Кафтан с чужого плеча. Не плох, да под мышками заплаты, шапчонка облезлая, сапожки сбиты, из правого в дырке палец торчит. А ведь вся Псковщина, кроме Опочки, в его руках. Что значит бессребреник. О себе не помнит. Да где ж о себе думать, когда столько людей к нему едут с горем и радостью!

Тут же, на площади, едва решили дело с дворянами, кинулись к Томиле девица с парнем:

– Помоги! Хотят меня за немилого выдать, а я Пашу люблю, и он меня любит. – И парня своего дергает: поклонись, мол.

– А что ж твой Паша молчит?

– Робок он. Меня за богатого матушка с батюшкой сватают. А Паша говорит, что богатства у него нету, что мне той сытости не будет, какая будет у Федьки.

– Да любит ли он тебя?

– Люблю! – сказал Паша так тихо, что вся площадь ему поверила.

– Он любит, – подтвердила девушка. – Только он беден, а я за него хочу замуж, за любимого, а не за богатого.