Разбитые сердца - Бертрис Смолл

Я вернулся к кровати. Там произошли изменения. Рэйф вжался в подушки и снова закрыл глаза. Он казался маленьким и жалким.

— Вот вода, — сказал я, поднося к его губам чашку. Он чуть отвернул голову.

— Потом… Послушай… король — великий человек, а ошибки великих пропорциональны их величию. Маленькие люди не могут судить об этом. Ты понимаешь меня? Ты должен быть терпимым… и добрым. — Он открыл глаза, остановил на мне взгляд, и я вспомнил взгляд отца Симплона, брошенный на мальчика, казавшегося туповатым, хотя обычно очень смышленого. «Мальчик, постарайся же, пойми меня, ты должен, ты можешь понять!» Этот настойчивый, красноречивый взгляд несколько мгновений ввинчивался в мои глаза, а потом затуманился. Я поспешно проговорил:

— Да, Рэйф, я понимаю. Я пойму.

Но это его не удовлетворило. Сухие темные губы шевельнулись снова, но звука не последовало. Потом он сделал слабое усилие в попытке подняться. Я просунул руку под плечи Рэйфа и немного приподнял его над подушкой, почти касаясь его головы своей.

— Я не могу вдохнуть… воздух, — прошептал он, затем неразборчиво пробормотал еще что-то.

Вынув правую руку из убежища за бортом куртки, я коснулся его руки. Он схватил ее, и на какую-то секунду мне показалось, что он пытается пожатием пальцев что-то передать от своего мозга моему, перелить из своего рассудка в мой, прежде чем смерть перережет все нити и навсегда унесет его тайну.

— Да, — громко произнес я. — Я знаю. Я понимаю. Я пойму это. Обещаю.

Он широко открыл рот и содрогнулся. Его руки выпали из моих, и я осознал, что держал руки мертвеца.

Я осторожно опустил голову Рэйфа на подушку, закрыл ему глаза и скрестил на груди его руки. Будучи трезвым, я поплакал бы, помолился и покаялся в некоторых темных мыслях. Но я в спустившихся на землю пурпурных сумерках отыскал дорогу к бурдюку с вином, с иронией думая о том, что переусердствовал, выполняя приказание подержать руки Рэйфа. Я почти держал его на руках, помогая ему своей ложью. Я не понял его — он слишком поздно пытался мне что-то объяснить.

17

На следующее утро, когда я занимался похоронами, мне стало известно, что за стук копыт я слышал накануне. В Тире был убит проезжавший верхом по улице города Конрад, маркиз де Монферра, и его вдова, следуя воле мужа, ехала сюда в надежде найти защиту у Ричарда. Но несмотря на этот факт весь лагерь уже после полудня гудел о том, что убийца нанят королем Англии.

Как оказалось, многие с легкостью поверили слухам. «Дезертир получил по заслугам», — говорили люди. И никто не задавался вопросом, почему из всех дезертиров выбран один Конрад. Филипп Французский спокойно жил в Париже, Леопольд Австрийский — в Вене, но к ним мстительная рука не потянулась. И никто не вспомнил о вражде между Конрадом и Стариком с Горы, о скромном, таившем угрозу торте. Враги Ричарда с радостью ухватились за еще одно свидетельство его кровожадности, а друзья почти открыто радовались тому, что отмщение началось, и притом так успешно.

Несколько бургундцев поспешили в Дамаск, чтобы рассказать обо всем своему герцогу. Англичане и аквитанцы, повернувшись, как флюгера, выразили полную уверенность в невиновности Ричарда и поспешили принять меры по пресечению распространения клеветы. Они догнали бургундцев в Хоразине, и там, в ходе смертельной, кровавой схватки, никогда не упоминавшейся менестрелями, унесшей из жизни многих людей с крестом на плечах, были нанесены последние удары по клеветникам. Грифы хорошо поживились. Они все еще были заняты своим делом, когда мы с Альбериком Саксхемским доехали до Хоразина.

Альберик высадился в Акре в полдень, на третий день после смерти Рэйфа. Он попросил указать ему дорогу к шатру короля и вскоре нашел там меня, спасавшегося сном от полуденного зноя. Грубо встряхнув меня, он потребовал сказать, где найти короля, и я ответил так, как ответил бы ему любой встречный:

— Король в Дамаске.

— А епископ Солсберийский?

— Он с королем.

— По какой дороге надо ехать в Дамаск? — спросил он.

К тому времени я уже совсем проснулся и посмотрел на гостя. Передо мной стоял коренастый, взъерошенный человек. Всклокоченные волосы и борода были жесткими и блестящими от соли, а на обожженном солнцем лице облезала кожа. Он смотрел, говорил, стоял и двигался совсем как бродячий торговец, лудильщик или кузнец, но держал себя и был одет как дворянин. При нем оказались верительные грамоты и письмо для Ричарда — ни больше ни меньше, как от королевы-матери. Он показал мне его.

— Срочное! Я пообещал доставить его быстрее, чем когда-либо доставлялись письма, и пока мне удалось сэкономить в пути десять дней в сравнении с обычной почтой. Будь любезен, укажи мне хотя бы общее направление и скажи, где можно нанять лошадей. Я сразу же отправлюсь туда.

Я принял неожиданное и, как оказалось, чрезвычайно важное решение.

— Если угодно, я поеду с вами и покажу дорогу. В Дамаске я никогда не был, но достаточно часто наносил его на карту и вполне представляю, как туда добраться. Правда, я очень сомневаюсь в том, что нам удастся найти лошадей, — Ричард и уехавшие с ним забрали из лагеря лучших, еще шесть взяли бургундские рыцари, а сопровождающие их люди оседлали всех остальных. Можем поехать на мулах.

— Мне все равно. — Он повернул лохматую голову и с презрением посмотрел на свою небольшую свиту, состоящую из двух оруженосцев и четырех пажей.

— Поедемте вдвоем, молодой человек, — предложил он. — Они все устали до изнеможения. Когда их тошнило, когда они жаловались на усталость и постоянно требовали есть, мне было стыдно, что на их одежде мой герб!

Это вызвало у меня некоторое любопытство к символу, изображенному на ярко-оранжевых спинах пажей, — то была пухлая котомка бродячего торговца, из которой торчали рыцарские копья, — весьма оригинальный и совершенно необычный герб.

— Я пошел нанимать мулов, — объявил я, — а вы немного подкрепитесь. Но… мне понадобятся деньги.

— Мне не нужно подкрепляться, во всяком случае, мне хватит моих припасов. Я готов пойти с вами.

Я подумал, что этот весьма шустрый человечек — самый подходящий курьер для связи между матерью и сыном Плантагенетами.

Через полчаса мы уже тряслись верхом на мулах по дороге Дамаску.

Я был очень рад представившейся возможности уехать из Акры. После смерти Рэйфа у меня не оставалось никаких обязанностей в лагере, и меня мучил соблазн пойти в город, походить около белого дворца, посмотреть на его двери, на обвитые виноградной лозой открытые веранды. Это желание постепенно приобретало вполне разумное обоснование — мне действительно следовало навестить Анну, всегда писавшую мне такие добрые и доверительные письма. Моя решимость, укрепленная вином, продержалась три дня, но они показались мне очень длинными. И когда вдова Конрада примчалась из Тира верхом на лошади, исполняя последнюю волю маркиза, а каждый любопытный бездельник ходил вокруг дворца в надежде поймать хоть один ее взгляд, я был почти готов отправиться туда тоже. Как просто было бы смешаться с плотной безымянной толпой…