Высоцкий. На краю - Юрий Сушко

Записи шли порой часами. «Иногда он выскакивал просто мокрым из студии, — вспоминал Шемякин. — Однажды Володя выбежал в коридор, я тоже вышел. «Ох, сейчас бы стакан ледяной водки с соленым огурцом!» — сказал Володя. Но он знал, что завтра снова запись, и стакан проплыл мимо…»

Никто из них даже не подозревал о том, что эти домашние записи в скором будущем станут столь же бесценны, как, скажем, рукописи классиков литературы.

Не только к Мише, но и вообще к большинству людей, приезжавших из Союза, и здесь, в Париже, пытались настичь Высоцкого, искали встреч и понапрасну отнимали время, Марина относилась настороженно. И всячески стремилась оградить мужа от излишнего и обременительного, по ее мнению, общения с заезжими друзьями. Виктор Туров, например, смертельно обиделся, когда, будучи во Франции, набрал номер телефона Высоцкого, а трубку сняла Марина: «Витя, Володя спит, и я его будить не буду…»

Хотя подчас Высоцкий сам не спал и другим не давал. Ольбрыхский рассказывал об одном вечере в старенькой квартире Марины в доме на улице Дюрок: «Я попросил его спеть что-нибудь новенькое. Он тут же взял в руки гитару. Через несколько минут раздался стук в стенку: «Немедленно выключите магнитофон! Безобразие!» Марина пыталась объяснить соседям, что к ней приехал муж из России, но те стали кричать, что вызовут полицию. Будь они русскими, в гости бы напросились. А французы… да что тут говорить!..»

Теперь вот объявился Кирилл Ласкари, приехавший на гастроли с артистами ленинградского Малого оперного. И счастливый только от того, что он в Париже, был в полной уверенности, что этим он доставил и им безумное удовольствие. Но Владимир сказал, что это его друг и надо уделить ему внимание. Гостиница «Скраб», знаешь такую? Поехали, найдем. Вскоре в номер Ласкари постучали:

— Кирка, привет. Одевайся. Мариночка внизу, в машине.

«За рулем Марина, я рядом, — млел Ласкари. — Володя обнял меня и сунул в карман рубахи пятисотфранковую купюру:

— Ни в чем себе не отказывай. На шмотки не трать. Ешь, пей, ходи в кино. Гуляй, рванина!

Утром я оказался в их доме. Они жили в районе Латинских кварталов на улице Руслей. В Володиной комнате на столе лежал томик Солженицына, листы исписанной бумаги, на стуле гитара. Марина принесла блюдо с сыром.

— Кириль, хочешь коньячка, армянского?

— Хочет, — за меня ответил Володя…

Показывая мне Париж, Володя хотел казаться человеком, чувствующим себя как рыба в воде. Он считал… что, прежде всего, нужно купить джинсовый костюм.

— Я знаю рядом американский магазинчик, там этого говна… И дешево.

Дома Марина ужаснулась нашему легкомыслию: тот подвал считался одним из самых дорогих модных магазинов…

Сходили на Пляс Пигаль посмотреть проституток.

— Хочешь прицениться?

— Нет, — твердо сказал я.

Володя подошел к одной, самой вульгарной и не самой молодой.

— Нахалка, — сказал, вернувшись, — цену заломила! Как три пары обуви. Я вот эти штиблеты второй год ношу, — обернулся в сторону проститутки, погрозил пальцем. — Совсем с ума сошла, фулюганка!..»

…Самолет приземлился в Софии на 15 минут раньше графика. «Летчики почувствовали наше и ваше нетерпение», — пошутил Владимир, попав прямо у трапа в объятия известного местного журналиста и поэта Любена Георгиева. На вопросы налетевших журналистов отвечал коротко: «Тепло! Очень тепло и в воздухе, и в душах!» Потом артисты Таганки сидели в маленьком зале, ожидая багаж. А корреспондентка софийского радио все не могла угомониться: «Как долетели?» — «Нормально, только трясло немного». — «Что?» — «Трясло. Это особенно отразилось на женщинах», — объяснил кто-то. — «Наши женщины потрясены», — уточнял Высоцкий. Любен тут же вручил гостю местные газеты «Народна армия» и «Студенческа трибуна» с переводом его стихов «На братских могилах» и «Он не вернулся из боя». «Впервые вижу свои произведения напечатанными», — признался Владимир.

Это были первые зарубежные гастроли театра, и означали выход на иную орбиту. Пусть Болгария, но это был уже международный уровень. «Пробивала» гастроли министр культуры, милая женщина Людмила, чья фамилия — Живкова — решала практически все вопросы. По ее просьбе отец, властитель Болгарии, 1-й секретарь ЦК партии Тодор Живков легко договорился с Москвой о приезде Таганки.

Когда в Софии отзвучали последние аккорды «Доброго человека» и вся сцена — от портала до портала — оказалась заваленной цветами, публика стояла и бисировала, а пионеры на улицах отдавали салют актерам, Зинаида Славина, открытая душа, сказала Высоцкому: «Ну вот, Володенька, теперь можно и умирать, так нас чествуют!» Он ответил: «Ну что ты, Зин, что ты — еще не вечер!» А потом поцеловал и попросил больше так никогда не говорить.

Позже, выступая на телевидении, после успешных представлений и в Варне, и Велико-Тырново, и в Стара-Загоре, и в Пловдиве, Высоцкий говорил, что все здесь было «сверх ожиданий, потому что интерес был не только к спектаклям и нашему искусству, но и просто к людям… Ну, а зачем живем? Для того, чтобы новых людей видеть, новые места. Нам повезло…».

Действительно, в Болгарии он был нарасхват. После спектаклей Высоцкого тянули в компании, где он пел до утра, его портрет писала жена поэта Любомира Левчева художница Дора Бонева. Потом друзья устроили Владимиру полуподпольную запись для будущей пластинки. За музыкальной поддержкой он обратился к Виталию Шаповалову и Дмитрию Межевичу.

— Шапен, хочешь заработать левы?

— Хочу.

— Тогда ночью, после спектакля, едем на радио, запишем диск.

— Да я ж не знаю всех твоих песен!

— Ладно, не знаешь! Разок послушаешь — и хорош.

— Работаем. Я начинаю, вы подхватываете. Дима, ты знаешь мои вещи, где какое вступление, давай! Поехали!

«Я, в основном, на басах играл, — вспоминал Шаповалов. — Писали подряд, и диск получился чистым. Там в одном месте, когда записывали «В сон мне — желтые огни…», и я начинал бить жесткий ритм, он повернулся ко мне, и даже по записи это чувствуется, что он улыбается: ему нравится, что Шапен врубил свои основные мощности. Очень удачная запись, по-моему, получилась. Мне понравилось. Я еще думал: как же так? Обычно репетируют, дубли делают, а он — прямо так! Записано — пошли дальше… Записали очень быстро: приехали часов в одиннадцать, а в три-четыре уже закончили. Еще до утра было время… Тогда еще пошутил: «Володя, ну как же так: ты такой махонький — и такие грандиозные стихи у тебя рождаются?!»

— Шапен, если б я играл на гитаре, как ты, я б вообще в театре не работал…»

Весь свой гонорар за будущую пластинку Высоцкий истратил на дубленки для актрис театра.