Под щитом красоты - Александр Мотельевич Мелихов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Застилает и по нынешнюю пору.
В письмах Адамс высказывался еще более радикально: «Россия это великая новая стихия, которая за последние полтора века вызвала все главные перемены в мире». Или в другом письме: «В грядущем будут две великие державы, и Америка достигнет этого первой. Но когда-нибудь, лет через сто, Россия поглотит даже ее. Но это уже не при моей жизни».
Думаю, и не при нашей.
И даже не при чьей-либо еще.
Ибо в истории всегда случается что-то непредвиденное.
Фашизм антифашистов
«На сегодняшний день армия красных пленена и разоружена, национальные силы овладевают последними военными объектами. Война закончена. Бургос 1 апреля 1939 года – года победы. Генералиссимус Франко». Этим манифестом была завершена Гражданская война в Испании, обошедшаяся стране в 450 тысяч жизней, причем каждый пятый сделался жертвой «политических репрессий», то есть бессудных расправ над подозрительными. Материальные же и культурные потери перечислить просто-таки невозможно.
Однако наша жажда утешения требует тут же отыскать какое-то «зато».
Зато эта война сделалась романтической легендой, на которой воспитывались «миллионы юношей и девушек», как было принято выражаться в советских газетах. «Но пасаран!» «Патриа о муэрте!», «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях!», «Над ним арагонские лавры / Тяжелой листвой шелестят», – это звучало романтической музыкой. А в противовес разрушениям в архитектуре и в образовании можно было привести художественный шедевр, рожденный из огня и пепла Гражданской войны, – роман Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол». Особенного веса роману придавал тот факт, что его чуть ли не тридцать лет не пропускала советская цензура, да и в шестьдесят восьмом он был выпущен на свет лишь с купюрами в дефицитнейшем черном четырехтомнике, который сейчас лежит в пересыхающих магазинах подержанной книги по цене бутылки испанского вина.
Слово «фашист» давно утратило отчетливый смысл, превратившись в сгусток бессмысленной подлости и жестокости. Поэтому, когда в начале девяностых у нас в России заговорили об опасности русского фашизма, то оказалось, что никто не знает, что это такое. В тогдашней полемике поучаствовал и я, оттолкнувшись от языковой практики, в которой слово «фашизм» постоянно окрашивается всеми цветами радуги: коричневый фашизм, красный фашизм, зеленый фашизм, белый фашизм, черный фашизм… Сближающим признаком проглядывает лишь стремление какой-то сравнительно простой части общества установить диктат над многосложным целым: фашизм – это бунт простоты против трагической сложности социального бытия. Чьи трагические основы – противоречивость и непредсказуемость – были вскрыты еще Софоклом в «Антигоне» и «Царе Эдипе»: любому долгу может быть противопоставлен другой долг, любой наш поступок влечет за собой лавину непредсказуемых последствий, уничтожающих ценность даже и достигнутой цели.
Этого-то фашисты всех цветов и не признают, они убеждены, что они абсолютно правы, а все, кто с ними не согласен, дураки или мерзавцы и что избранная ими цель будет достигнута в более или менее приемлемой форме, если они проявят достаточно «воли», то есть жертвенности и беспощадности: великая цель оправдывает любые средства и любые жертвы. И о жертвах рыцарь-антифашист Роберт Джордан размышляет очень много, словно испытывая на прочность свою преданность великой цели.
Хотя конкретная цель перед ним стоит в масштабах всей войны не слишком значительная – взорвать мост именно в тот момент, когда начнется наступление. И собственная жизнь для него ничего не значит, он к этому себя приучил. Но с ним скорее всего погибнет и весь приданный ему небольшой партизанский отряд, – что ж, в сравнении с победой и это не такая уж большая беда. Зато тот факт, что противник уже знает о готовящемся наступлении, а потому и уничтожение моста теряет смысл, – это уже серьезно. Хотя ведь не дело солдата рассуждать, он имеет право разве что отправить начальству донесение в надежде, что оно само отменит свой приказ. А если донесение опоздает – в том числе из-за шпиономании мрачного безумца Андре Марти, – что ж, значит, приказ должен быть выполнен. И пусть даже наступление будет неудачным, – авось удачным окажется какое-то следующее, сейчас задумываться об этом не стоит. Ибо если война окажется проигранной, все остальное не имеет значения. Если фашистов не остановить здесь, завтра они кинутся на весь мир.
Это ли не диктат простоты, сводящей огромное многообразие общественных потребностей к простой моноцели, которую запрещено даже обсуждать? На время войны я отключил свой интеллект, с достоинством формулирует свое кредо Роберт Джордан. Но культ воли, культ исполнительности в сочетании с презрением к интеллекту, презрение к человеческой жизни в сравнении с великой целью – разве это не общий признак всех фашистских идеологий? Поражение в войне представляется Джордану такой вселенской катастрофой, что о жизни после поражения немыслимо даже задуматься. Но вот поражение состоялось, и что, жизнь превратилась в кромешный ад, Франко превратил Испанию в сплошной ГУЛАГ? Ничего подобного, он скорее старался вытеснить своих врагов за границу, чем их уничтожить, были и амнистии «разоружившимся», тогда как у советского союзника, на которого только и было надежды, разоружайся не разоружайся, но если на тебя падала хоть тень подозрения, ничто тебя спасти уже не могло. Ничто не могло спасти и в том случае, если твоя жизнь понадобилась для выполнения плана. Напомню, что борьба вокруг моста происходит в тысяча девятьсот тридцать седьмом году. Когда по Москве ходила шутка: «Вы слышали, взяли Теруэль?» – «А жену?» И когда в испанских интербригадах количество расстрелянных собственным начальством было сопоставимо с количеством погибших в боях, причем порядка пятисот из них числились лично за ставленником Москвы Марти.
И кинулись ли испанские фашисты после победы на остальной мир? Франко сделал все, чтобы выкрутиться из участия во Второй мировой войне, после одних переговоров с ним Гитлер сказал, что ему было бы легче, если бы ему вырвали несколько зубов. В Россию каудильо отправил одну только Голубую дивизию самых оголтелых, возможно, не без тайной мысли избавиться от столь кипучих соратников; он постепенно отдалил от управления государством и свою Фалангу, перекрестив ее в Национальное движение. Во время войны Франко смотрел сквозь пальцы на то, что пограничники за бакшиш пропускали на испанскую территорию евреев-беженцев, и в отличие от Муссолини так и не принял антисемитское законодательство. Вместе с евреями в Испании спасались и сбитые над Францией английские летчики, которым даже не препятствовали нанимать суда, чтобы выбраться «к своим». Еще в конце сороковых Франко приступил к возведению циклопического мемориала в Долине Павших – «павших за Испанию», где дальновидно распорядился
