Дон Кихот - Мигель Сервантес Сааведра

— Добро пожаловать в наш город, слава, маяк, путеводная звезда и компас странствующего рыцарства! Добро пожаловать, доблестный Дон Кихот Ламанчский!

Дон Кихот не ответил на это ни слова, да всадники и не ждали от него ответа. Кружась и гарцуя, они устроили настоящую скачку вокруг Дон Кихота, который, обратившись к Санчо, сказал:

— Видишь, Санчо, слава о нас дошла до Барселоны. Эти люди нас сразу узнали.

Тут всадник, который приветствовал Дон Кихота, снова подскакал к нему и сказал:

— Соблаговолите, ваша милость сеньор Дон Кихот, последовать за нами: мы все — покорные слуги вашей милости и добрые друзья Роке Гинарта.

Дон Кихот на это ответил:

— Если великодушный Роке Гинарт — ваш добрый друг, сеньор кабальеро, то ваша учтивость — родная дочь или близкая родственница учтивости этого благородного человека. Ведите же меня куда желаете, ибо у меня нет другой воли, кроме вашей, особенно если дело клонится к тому, чтобы услужить вам.

На это всадник ответил Дон Кихоту не менее изысканной речью. Его спутники окружили нашего рыцаря и под звуки гобоев и барабанов направились с ним к городу.

Дон Кихот и Санчо под звуки все той же музыки торжественно проехали по главным улицам, толпа народа провожала их удивленными взорами, а уличные мальчишки бежали сзади, выкрикивая разные забавные шутки. Наконец они достигли великолепного, просторного дома, принадлежавшего кабальеро, столь любезно встретившему наших друзей на набережной. Кабальеро этот, по-видимому, был очень богат и знатен; имя его было дон Антонио Морено.

Залучив к себе Дон Кихота, дон Антонио стал придумывать, как бы заставить рыцаря позабавнее выказать свое безумие. Однако ему не хотелось, чтобы Дон Кихот потерпел при этом какой-нибудь ущерб или почувствовал обиду. Он знал, что плоха та шутка, от которой у другого кости болят, и мало похвальна та забава, от которой у другого желчь разливается. Потому он решил обдумать хорошенько, как все это устроить, а пока предложил Дон Кихоту снять доспехи и освежиться после долгой дороги. Когда Дон Кихот исполнил совет своего нового друга и немножко отдохнул, дон Антонио вывел его на балкон своего дома, выходивший на одну из самых больших улиц города, напоказ всему народу и мальчишкам, глазевшим на него, как на обезьяну. И снова перед Дон Кихотом начали гарцевать разряженные всадники, словно они разоделись для него одного, а не для того, чтобы украсить собою праздник. Санчо был в полном восторге: ему казалось, что каким-то волшебством он снова перенесен в герцогский замок.

В этот день у дона Антонио обедало несколько его друзей, и все они оказывали величайший почет Дон Кихоту, обращаясь с ним, как со странствующим рыцарем; а тот не помнил себя от гордости, тщеславия и удовольствия. Шутки Санчо были настолько удачны, что ему так и смотрели в рот не только слуги, но и все остальные слушатели. Когда общество уселось за стол, дон Антонио сказал Санчо:

— Слыхали мы, милый Санчо, будто вы так любите сладкий курник и фрикадельки, что, набив себе желудок, остальное прячете себе за пазуху про запас.

— Нет, сеньор, это неправда, — ответил Санчо, — я человек очень опрятный и совсем не обжора. Мой господин, Дон Кихот, может подтвердить, что иной раз мы питались целую неделю пригоршней желудей или орехов. Оруженосцу странствующего рыцаря подчас крутенько приходится. И кто же осудит меня, если я, получив коровку, бегу за веревкой, — я хочу сказать, — ем все, что мне подают. Но если кто скажет, что я неряха и обжора, то он сделает большую ошибку, — я бы и покрепче сказал, кабы не мое уважение к присутствующим здесь особам.

— Поистине, — сказал Дон Кихот, — похвала опрятности и умеренности, проявляемым Санчо за едой, достойна быть вырезанной на бронзовых таблицах для увековечения в памяти грядущих поколений. Правда, когда он голоден, он может показаться несколько прожорливым, так как ест он тогда проворно и работает обеими челюстями; но опрятность он всегда соблюдает, и когда он был губернатором, то даже виноград и гранаты ел вилкой.

— Как! — воскликнул дон Антонио. — Санчо был губернатором?

— Да, — ответил Санчо, — я был губернатором острова Баратарии. Десять дней я управлял им в свое полное удовольствие; за эти десять дней я утратил душевный покой и научился презирать всякие губернаторства; я сбежал оттуда, провалился в подземелье, где едва не погиб, и спасся только чудом.

Дон Кихот подробно рассказал всю историю губернаторства Санчо, чем доставил своим слушателям большое наслаждение.

В тот же вечер Дон Кихоту предложили проехаться по городу, без доспехов, в домашнем платье и длинном плаще из рыжего сукна, таком теплом, что под ним вспотел бы даже лед. Слугам был отдан приказ всячески занимать Санчо, чтобы удержать его дома. Дон Кихот ехал не на Росинанте, а на высоком муле в богатой сбруе. На рыцаря надели плащ, а сзади, незаметно для него, прикрепили пергамент, на котором крупными буквами было написано: «Дон Кихот Ламанчский». Во время прогулки надпись эта неуклонно привлекала внимание прохожих, которые читали вслух: «Дон Кихот Ламанчский». Слыша это, Дон Кихот радовался и изумлялся, что столько людей называют его по имени, словно хорошо его знают. Обратясь к дону Антонио, который ехал с ним рядом, он сказал:

— Смотрите, сеньор дон Антонио, какая слава сопутствует странствующим рыцарям. Достаточно мне было въехать в этот город, чтобы убедиться, что все население, вплоть до мальчишек, знает меня, хотя никогда раньше и не видело!

— Это правда, сеньор Дон Кихот, — ответил дон Антонио, — как пламя нельзя спрятать или прикрыть, так и доблести человеческие не могут пребывать в неизвестности; а те доблести, которые приобретаются воинскими подвигами, побеждают и затмевают все остальные.

Только одно маленькое происшествие едва не омрачило этой прогулки. Какой-то кастилец, прочтя надпись на спине Дон Кихота, громко воскликнул:

— Черт бы тебя побрал, Дон Кихот Ламанчский! Как это ты добрался сюда, не подохнув от бесчисленных ударов, сыпавшихся тебе на спину? Ты ведь полоумный. Если бы ты безумствовал втихомолку, сидя в своем углу, это было бы еще с полбеды; но ты обладаешь способностью сводить с ума и сбивать с толку всех, кто с тобой встречается и разговаривает: достаточно посмотреть на этих сеньоров, которые тебя сопровождают. Возвращайся, безумец, к себе домой. Займись там хозяйством, присматривай за женой и детьми и брось эти дурачества, которые калечат твой мозг и мутят рассудок.

— Ступайте, любезный, своей дорогой, — сказал ему дон Антонио, — и не лезьте с вашими советами, которых не спрашивают. Сеньор Дон Кихот Ламанчский находится в полном рассудке, да и мы, его сопровождающие, не дураки. Доблесть всегда заслуживает почета, где бы она ни встретилась. Убирайтесь же к дьяволу и не суйтесь, куда вас не просят!

— Провалиться мне, коль ваша милость не права! — ответил кастилец. — Давать советы этому молодцу — то же, что бить кулаком по ножу, но все-таки обидно становится, что светлый ум, которым он обладает, увяз в трясине всяких бредней о странствующем рыцарстве. Но пусть я и все мое потомство уберемся к дьяволу, как выразилась ваша милость, если я отныне (проживи я даже Мафусаилов век) дам кому-нибудь совет, хотя бы он его и спрашивал!

Советчик удалился, и прогулка продолжалась. Однако под конец вокруг них собралось такое множество мальчишек и всякого праздного люда, что дон Антонио принужден был незаметно для Дон Кихота снять пергамент с надписью.

Наступила ночь, и все вернулись домой. Там ждал их бал. Жена дона Антонио, сеньора знатного рода, очень веселая, красивая и разумная, позвала к себе нескольких своих приятельниц, чтобы они почтили ее гостя и позабавились его невиданным безумием. Приглашение было принято с радостью, и после роскошного ужина, почти уже в десять часов вечера, начались танцы. Среди дам нашлись две большие проказницы и резвушки, искусные в изобретении веселых и безобидных шуток. Они до того приставали к Дон Кихоту, заставляя его танцевать с ними, что вконец измучили не только его тело, но и душу. Удивительное зрелище представляла эта длинная, костлявая, желтая фигура, неуклюже выделывающая па. Дамы старательно ухаживали за ним, а он, сохраняя величайшую учтивость, упорно пытался отделаться от них. Но, видя, что они не отстают, наш рыцарь не выдержал и громко возопил:

— Fugite, partes adversae![114] Оставьте меня в покое. Ищите, сеньоры, других любезников и кавалеров. Владычица моя, несравненная Дульсинея Тобосская, не допускает, чтобы мысль о ком-нибудь, кроме нее, овладела мною.

Произнеся эти слова, он в изнеможении опустился на пол среди залы. Дон Антонио велел на руках перенести его в постель. Санчо тотчас прибежал к нему и, всплеснув руками, воскликнул: