Белый ферзь - Измайлов Андрей

Ребенок. Мальчик. Семимесячный. Вес – 1800 грамм. Длина – 47 сантиметров. Будет жить.

Роды преждевременные, тяжелые. Но – специалисты привлечены лучшие. Все обошлось. Казалось, что все обошлось. Валентин Палыч Дробязго на радостях успел послать телеграмму – в Берлин. Счастливый дед – молодому отцу, который еще не знает о своем счастье. ЖДЕМ НЕТЕРПЕНИЕМ.

На третий день Инны не стало. Для Колчина Инны не стало без малого полгода назад.

Колчин прилетел из Берлина в ночь, когда Инны не стало. Он видел ее – уже остывшую, бледную. Она всегда была бледной. Лицо измученное, но теперь спокойное.

У Вали Дробязго тоже измученное лицо. Но спокойное. Ранг обязывает держаться на уровне. Даже у могилы дочери.

Даже у могилы дочери – в сопровождении мордоворотов, положенных по рангу. Ранг обязывает. На уровне.

На каком ты уровне, Валя? Поговорим? Подумаем сообща, как ты предлагал в записке? Не сейчас. Завтра. Валя Дробязго был в трансе. Единственная дочь…

Валя Дробязго сказал: на Ваганьковском. Учитывая его ранг, учитывая его уровень. Он сказал, что этот вопрос ему удалось согласовать.

Удалось бы тебе, Валя, согласовать и другой вопрос – и не один. С Колчиным Юрием Дмитриевичем. Даже в окружении мордоворотов, положенных тебе, Валя, по рангу, нелегко будет тебе, Валя, согласовать с Колчиным вопрос – и не один. Не сегодня, не в день похорон. Завтра.

Колчин сказал: на Ваганьковском – нет! еще бы – на Новодевичьем!.. Распоряжаться судьбой Инны будет Колчин, а не Валя Дробязго со всеми своими рангами и уровнями. Довольно Валя Дробязго распоряжался судьбой. Судьбой Инны и… судьбой ЮК? Поговорим. Подумаем сообща. Есть о чем. Не партейку же в шахматишки им разыгрывать скуки ради, когда есть о чем поговорить, есть о чем подумать сообща. Нет, не партейку, не в шахматишки. Даже с форой в ферзя. Белого.

Белый – у японцев цвет смерти.

Ферзь – самая сильная фигура. Если бы не отменили правило, при котором ферзь еще и конем ходил, он был бы непобедим. Не он. Она. Ферзь – она. Жертва белого ферзя – рискованный ход. Если неверно рассчитать многоходовую комбинацию, если ошибиться хоть на ход, если не учесть контрвыпад партнера, – поражение неминуемо. Разве что последовать примеру анекдотного магараджи, который по рангу и по уровню не уступает рекетмейстеру Вале Дробязго: «Пан Президент, а про вас уже есть анекдоты? – Да. И один мне очень нравится. Играет Каспаров со мной в шахматы. Играет, играет и говорит: «Мат!». А я рассудительно говорю: «Да. Действительно, мат… Но только ведь мы заранее не обговорили, кто какими играет».

– Ха-ха-ха! – Вот и мне он очень нравится!».

Белый ферзь. Инна? Инна. Белый – у японцев цвет смерти.

Колчин сказал: на Донском. На том, что примыкает к стенам Донского монастыря. На том самом, где Эрнст Неизвестный на стене крематория расположил барельеф – дерево, растущее из упокоившегося. В двухстах метрах от Шаболовской квартиры. Хотя… все равно где. Но не там, где Валя Дробязго «уже согласовал». Ладно, на Донском- Колчин сказал: на Донском.

Пришли все. Борисенковская Татьяна взяла на себя все хлопоты, связанные с готовкой, сервировкой. К могиле не поспела – распоряжалась поминальным столом, носилась из кухни в кухню. Квартиры Колчиных и Борисенок – дверь в дверь. Гришаня Михеев бродил неприкаянным, глазами, немо, спрашивал: «Нам съезжать?». Колчин глазами, немо, отвечал: «Нет. Это только на сегодня». – «Стрелой» приехала «старшая подруга», Лешакова-Красилина-Мыльникова. Без мужа.

Валя Дробязго дал понять, что поминки во всех отношениях удобней – у него, в Доме-На-Набережной. Колчин дал понять: нет, на Шаболовке.

Из Пекина прилетел отец. Дмитрий Иваныч. Обнялись. Он показался Колчину каким-то не таким, не настоящим, отличным от остальных. А! Вот в чем дело! Май. А отец – лицо покрыто плотным августовским долговечным загаром. Ну да, ведь Пекин… Там – солнце. Надолго отпустили? На неделю. Поговорим потом. Поговорим.

Валя Дробязго держался на уровне. Только когда Инну опускали в землю, дрогнул губой и задрал голову к небу, промаргивая и промаргивая.

За сдвинутыми столами (колчинский и принесенный от Борисенок) сначала молчали, потом скорбно произносили, потом пили, потом зашумели. Все как обычно в подобных случаях. Еще – предварительная чашка киселя, порции рисового пудинга. Зачем? Так надо. Таков обычай. Чей? Неважно. Христианский- иудейский-мусульманский-буддийский. Чей? Неважно. Так надо.

Потом все разошлись. Егор Брадастый пригнал колчинскую «мазду». Колчин отвез отца домой, в Марьину рощу. И остался там, с ним.

Валя Дробязго в сопровождении мордоворотов уехал на своей к себе – в Дом-На-Набережной. Завтра? Нет, завтра он никуда не собирается. Он будет дома. Да, он готов побеседовать с Колчиным. Нет, какие- либо изменения – вряд ли. Нет, его никуда не сорвут с места, не вызовут. Он будет дома. Он вчера похоронил дочь – кто и куда его посмеет вызвать?!

Он похоронил дочь. Что ж, а Колчин похоронил жену. Ди-Жэнь.

Жену, говоришь?! А я – дочь! Ты хоть знаешь, что такое – дочь?! (Только без истерик, Валя! Без суровых мужских истерик!). Жена? Да ты за полгода даже не поинтересовался, что с ней, где она, жива ли вообще! Что ты про нее вообще знал?! Как воспринимал?! Беглый штриховой набросок: «Твигги недоношенная», очки минус три, научный работник, любимый цвет- желтый, здоровье слабое… Все?!

А зачем ей «Книга черных умений», а?! Вот эта, эта книга! Она ее все-таки нашла. Зачем, скажи?! Не знаешь?! Сколько лет вы были вместе? Восемь?! И детей – никак?.. Ты хоть знаешь, что она отчаялась совершенно?! Выкидыш за выкидышем. Для нее «Книга черных умений» – шансом была. Может быть, последним. Она ведь все перепробовала. А «Книга черных умений» не только с рецептом «Как сделать врага бесплодным», среди прочих рецептов. Она считала, что если идти от противного, то – получится. Это не шаманство, не придурочный «Третий глаз» в телевизоре. Тибетской медицине – тысячи лет! Она считала, что и матери своей, этой кретинке дворянке-комсомолке, поможет. Если идти от противного, то рецепт «Как навести безумие на врага» может сработать в противоположность…

И вот она, «Твигги недоношенная», отправляется в Санкт-Петербург, роется в подвалах, теряет сознание – когда ее обнаружили там, состояние оценивалось как критическое! Только привлечение лучших специалистов помогло как-то стабилизировать… В Москву самолетом и – почти полгода – не поднимаясь с больничной койки. У нее уже был срок – восемьдесят недель. Угрожающий выкидыш. Плюс еще холодный подвал, где ее запер этот… ур-р-род!

А муж? А муж даже не потрудился связаться с отцом жены. За пол года ни разу! В Берлин, видите ли! Берлинские девушки его бодрят! В Питере тоже… Связался с какими-то гостиничными блядями! По кабакам с бабой шляться – оно конечно!..

Лучший способ защиты. Нападение.

Валя. Дробязго напал сразу же, в первый день, когда Колчин прилетел в Москву. Он напал горьковатым, сумрачным тоном. Не обвиняющим. Отрешенным. Сардоническим. «Нет, я все понимаю, конечно, жизнь есть жизнь, но хотя бы поинтересовался…».

Колчин молчал. Он молчал при общении с Дробязго (если это можно назвать общением) все то время, пока длились, так сказать, ритуальные приготовления, пока длились поминки… Любое слово: «Какие еще гостиничные бляди?! С какой бабой по кабакам?! «Метрополь», что ли?! Так я же… Почему это – не поинтересовался?! Да я только и…». Любое слово прозвучало бы не оправданием, но оправдыванием. А чего это вы оправдываетесь?! Давняя испытанная методика рекетмейстеров всех времен и народов: не виноват? будешь виноват!

Что же касается Инны… Ты, Валя, отец. Колчин муж. Как сказал Колчин восемь лет назад: «Валя, она моя жена. Остальное не имеет значения». Ди-Жэнь.

Он никогда не держал ее на поводке – даже струнном, почти невидимом, типа того, что отдарил мыльниковскому собаченышу-Юлу. Инна – не собаченыш. Инна – не ее «старшая подруга», которую, кстати, муж держит на почти невидимом поводке (и что? оба счастливы?). Инна – Ди-Жэнь. Если она решила отправиться в Питер, она отправляется в Питер. И задним числом корить мужа, мол, вполне можно было предположить заранее, чем это кончится, и воспрепятствовать, – м-м… некорректно. Он – не махапуруша новоявленный, предвидящий заранее, как оно все обернется – в соответствии с тэр-ма, с книгой из кладов… Вот, между прочим, ощутили? Уже, получается, как бы оправдывается. Не в чем ему оправдываться. Во всяком случае – перед Валей Дробязго и по поводу Инны. А насчет «не связался», то…

Странное дело! Колчин звонит Вале домой – там автоответчик. Колчин звонит Вале на рекетмейстерскую службу – там плотный голос советует звякнуть через недельку. Колчин возвращается из Питера – Валя Дробязго только-только тут был и нету. Записку оставил, толкуемую и так и сяк. «Держу руку на пульсе» – то есть? В курсе исчезновения дочери и взял поиски под свой контроль? Или неотрывно сидишь у больничной койки дочери, которая никуда не исчезла? «Привлечены лучшие специалисты» – то есть? Врачи-доктора имеются в виду? Или… специалисты в другой области? «Свяжись со мной» – то есть? Да пытался, пытался! Не раз, не два, не три! Странное дело! Ладно – Колчин. У него были свои причины не связываться с Валей Дробязго. Но захоти Валя Дробязго связаться с Колчиным – запросто связался бы, при его-то ранге-уровне, «вертушках», нарочных, поставляемых сведениях, компьютерных банках данных. Да вот же, не странное ли дело: телеграмма приходит аккурат на имя и адрес Колчина в Берлине. Значит, можем, когда захотим?! А, Валя?! Значит, просто не хотим до поры до времени?!