Память (Книга первая) - Владимир Чивилихин

В последней по времени книге о «Слове» (Г. В. Сумаруков. Кто есть кто в «Слове о полку Игореве», М., 1983) автор-биолог, отметивший «странное» поведение некоторых животных в поэме, не соответствующее времени года и обстоятельствам, утверждает, что под этими животными-тотемами подразумеваваются половцы различных родов. Судя по опубликованной схеме расположения половецких становищ, Игорь шел на битву и бежал из плена действительно через территории, занятые вежами и табунами степняков, чьими родовыми тотемами были лебеди, волки, лисицы, змеи и др. Если эта гипотеза имеет под собой какую-то реальную основу, то скорее всего участник похода, пленения и бегства в мельчайших подробностях знал попутную дислокацию половецких родовых становищ, своеобразно, в метафорической форме отразившуюся в поэме.

Генерал В. Г. Федоров, будучи военным человеком, усматривавшим в изложении подробностей битвы несомненное авторское присутствие, также обращал внимание на картины бегства: «…Автор указывает на такие детали, которые могли бы быть отмечены только человеком, претерпевшим все трудности побега. „Когда Игорь соколом полетел, тогда Овлур волком побежал, стряхивая собою студеную росу: оба ведь надорвали своих борзых коней“. Скрываясь от погони, беглецы могли двигаться только в сумерки, ночью или на рассвете по степной траве, покрытой обильной росой. Только человек, бывший вместе с беглецами, мог отметить такую подробность, как обильная роса на степной траве» (В. Г. Федоров. Кто был автором «Слова о полку Игореве» и где расположена река Каяла, М., 1956, стр. 135).

«Вместе с беглецами» — значит, тоже беглец.

Основной предварительный вывод — автором поэмы был чернигово-северский князь, участник описанного в ней похода, битвы и бегства из плена. То есть… Кто?

С замечательным архитектором-реставратором Петром Дмитриевичем Барановским, который за семьдесят пять лет творческой жизни охватил своим вниманием и созидательной, восстановительной деятельностью сотни памятников истории и культуры от Азербайджана и Грузии до Колы, от западных границ Белоруссии и Украины до Волги, мы почти при каждой встрече говорили о «Слове». У него собрана хорошая коллекция изданий «Слова», книг и вырезок о поэме, и я еще застал время, когда архитектор, вооружившись сильнейшей линзой, увлеченно разбирал эти бумага.

— Никто лучше Шарлеманя не понял природу в «Слове», — сказал он мне однажды, подняв слезящиеся, почти уже ничего не видящие глаза.

— Да, это верно, и у меня есть все его работы.

— Все? — спросил Петр Дмитриевич и улыбнулся своей детской улыбкой. — Вы уверены? Слышали о его докладе 1952 года на заседании комиссии Союза писателей по «Слову»?

— Нет. Я тогда был студентом.

— Он не мог приехать, тяжело болел, и доклад прочел кто-то другой. Там была одна завлекательная идея. С Николаем Васильевичем мы дружили… Он прекрасно знал Киев. Жил по соседству с Софией, умер одиноким, и доклада уже не найти…

В последний раз мы были с П. Д. Барановским на комиссии по «Слову» осенью 1975 года; заседание, посвященное 175-летию первого издания поэмы, стало последним. Четверть века эта Постоянно действующая комиссия Союза писателей СССР, созданная по инициативе и при активном участии Ивана Новикова, Николая Заболоцкого и Николая Рыленкова, плодотворно работала, выпустила немало интересных, полезных сборников, и вот по причинам, как говорится, от нее не зависящим, прекратила свое существование, превратилась в постоянно бездействующую. Как легко мы позволяем прерывать добрые дела!..

А доклад Н. В. Шарлеманя 1952 года я все же нашел у одного из старейших членов бывшей комиссии — ученого-филолога В. И. Стеллецкого, чей перевод «Слова» опубликован в блокадном ленинградском издании, а докторская диссертация о ритмическом строе поэмы защищена совсем недавно. С Владимиром Ивановичем мы часами говорим о «Слове» и прерываемся только тогда, когда кто-нибудь из нас вконец изнеможет. И вот однажды он подарил мне фотопортрет и слепой экземпляр того давнего доклада Н. В. Шарлеманя, надписав, что передаривает рукопись «энтуаиасту-неофиту». Она меня удивила и несказанно обрадовала. Дело в том, что, интересуясь с юности «Словом», я начал вести систематические заметки о нем с 1968 года, когда приступил к «Памяти», закончив цикл сибирских повестей. Взялся рьяно пополнять книжную словиану, исписал множество карточек, тетрадей и блокнотов, спустя несколько лет придя к основному выводу, в который сам с трудом верил — так он отличался от всех предыдущих. Шел я своим путем, написал к тому времени большую часть эссе о «Слове» и был рад, что киевский ученый задолго до меня высказал такую же гипотезу об авторстве поэмы — всё ж не я один, был предшественник и единомышлеяник! Доклад прочли много лет назад. Юридически это значит, что он был все же опубликован. Обратимся к докладу…

Автор не только современник событий, отраженных в «Слове», но и одно из действующих в нем лиц. Он лично принимал участие в иоходе, в битвах, был в плену и бежал из плена. К такому убеждению, независимо друг от друга, пришли: один из наиболее внимательных исследователей «Слова» натуралист и филолог М. А. Максимович (Киев, 1879) и поэт Ап. Майков, лучший переводчик «Слова», изучивший его под руководством акад. И. И. Срезневского. Участие автора «Слова» в событиях, по-видимому, недостаточно ощутимо для большинства специалистов, представителей гуманитарных знаний. Для натуралиста, при внимательном анализе «Слова», эта мысль не вызывает ни малейших сомнений. В последнее время В. Г. Федоров, анализируя «Слово» с точки зрения военных вопросов, об участии автора в событиях высказался вполне определенно. «Достоверен факт, — пишет он, — что автор „Слова“ был участником похода, боев, плена и бегства Игоря. Это мы твердо знаем по анализу содержания „Слова“… Об осведомленности автора, большей, чем у летописцев, писал еще Ом. Партыцкий (Львов, 1883)… О близком знакомстве автора „Слова“ с княжескими родами свидетельствует прежде всего само „Слово“. В. Ф. Ржига, уделивший, много внимания вопросу об авторе, отмечал, что в „Слове“ „не только не видно отдельных персонажей дружинников, но, напротив, весь памятник наполнен исключительно княжескими образами: одних князей упоминается здесь свыше тридцати, причем многие из них не просто упоминаются, а показываются в метких поэтических характеристиках, свидетельствующих не только о внешней, но и о внутренней близости автора к данной среде. Видно, что автор прекрасно знает многих представителей княжеского рода и живет их мыслями и чувствами. Его реальная осведомленность отличается широтой, точностью и проницательностью“ (Москва, 1934)…»

«Автор близко знал названных в „Слове“ лишь по отчеству Евфросинью Ярославну и Ольгу Глебовну, — пишет далее Н. В. Шарлемань, — он знал „свычая и обычая красныя Глебовны“. Образ плачущей Ярославны на забороле Путивля запечатлелся в его памяти (это отметил Ап. Майков). Не только галицкие дела, но и положение Святослава Киевского особо интересовали автора. Ему известны были затаенные мысли Святослава Киевского, он хорошо был знаком с подступами к Киеву. Наконец, что особенно важно, он был осведомлен о состоявшемся за; пять лет до событий, описанных в „Слове“, тайном соглашении Игоря с Кончаком о предстоящем браке Владимира и Кончаковны… Он знал географию страны от Дудуток под Новгородом на севере до Тмутаракани на юге, от Угорских ворот и Галича на западе до Волги на востоке, он был знаком с элементами орографии, ландшафтов, метеорологии, растителыюсти, особенно хорошо он знал животный! мир… В целом об авторе недостаточно сказать, что он был „книжно образованным человеком“. По-видимому, и „премудрый книжник“ Тимофей имел такое» образование. Автор «Слова» не только овладел знаниями из книг, он приобрел их и иными путями, преимущественно личным опытом в практической. жизни. Ни в одной из книг он не мог прочитать, что соколы линяют во время вскармливания птенцов или что когда над морем идет смерч, то под ним волнуется вода, а вверху водяного столба клубятся тучи… Без сомнения, он был знатоком литературы, в частности песнотворчества Бояна…

Для решения вопроса об имени автора «Слова», по-видимому, некоторое значение имеет та часть произведения, в которой описано бегство Игоря из плена (…) вдвоем с Овлуром… Лишь один Игорь участвовал во всех событиях. Как сказано выше, четыре исследователя разных специальностей пришли к твердому убеждению, что автор «Слова» лично участвовал во всей эпопее… Таким образом, необходимо допустить, что автором «Слова» был сам Игорь».

Этот неожиданный вывод, сделанный еще в начале 50-х гг. Н. В. Шарлеманем, не прибегавшим к анализу лексики «Слова», топонимическим и другим ориентирам в поэме, не выяснявшим социального положения автора, никем и никогда серьезно во внимание не принимался и не опровергался. А между тем в последнее время все чаще и чаще встречаешь среди литераторов и любителей, ничего не слышавших про этот доклад, высказывания об авторстве Игоря, хотя я не знаю, какими путями люди приходят к этому выводу. Так, 22 сентября 1978 г. еженедельник «Литературная Россия» напечатал интересную статью поэта И. Кобзева «Автор „Слова“ — князь Игорь?», к сожалению, недостаточно аргументированную, основанную главным образом на литературной интуиции. Литература о «Слове» почти необъятна, сводного ее списка или полного обзора нет, не вдруг одолеешь и самое доступное. И вот сравнительно недавно из статьи академика Д. С. Лихачева, напечатанной еще в 1961 году (Вопросы атрибутации произведений древнерусской литературы, ТОДРЛ, т. XVII, Л., 1961, стр. 18), я узнал, что предположения об авторстве Игоря уже высказывались к тому времени, только почему-то не было уточнено, кто, когда и где впервые выдвинул эту гипотезу.