Под маской - Фрэнсис Скотт Фицджеральд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Граф Боровки отложил свой кий и приблизился к Фифи, что-то нашептывая. Она схватила его за руку и потянула в темный уголок у фонографа.
— О, моя американская мечта! — произнес он. — Надо заказать в Будапеште твой портрет, чтобы тебя написали такой, какая ты в этот вечер! Я повешу тебя среди портретов моих предков, в моем замке в Трансильвании.
Можно предположить, что любая нормальная американская девушка, просмотревшая какое-то количество кинокартин, в настойчивых ухаживаниях графа Боровки обязательно обнаружила бы нечто смутно знакомое. Но отель «Труа-Монд» был полон по-настоящему богатых и титулованных людей, занимавшихся за закрытыми дверями своих номеров изысканной вышивкой или нюхавших кокаин, а между делом претендовавших на какие-нибудь европейские престолы или короны аннексированных германских княжеств, так что Фифи не видела причин ставить под сомнение слова человека, отдававшего дань ее красоте. Сегодня вечером ее ничто не могло удивить — даже это поспешное предложение пожениться на этой неделе.
— Мама не желает, чтобы я выходила замуж в этом году. Я ей сказала, что у нас с вами помолвка.
— Но моя мать хочет меня женить! У нее «крутой» характер, как говорят у вас в Америке; она сильно на меня давит, чтобы я женился то на принцессе Этакой, то на графине Такой-то.
Тем временем в другом углу зала леди Каппс-Кар встретила старого друга. В дверях бара появился покрытый дорожной пылью долговязый сутулый англичанин, и леди Каппс-Кар, громко прокаркав «Боупс!», кинулась к нему: «Боупс, тебе же говорю!»
— О, старушка Каппс! Э, привет, Рейфи! — это уже относилось к ее компаньонке. — Господи, кто бы мог подумать — Каппс, собственной персоной!
— Боупс! Боупс!
Их восклицания и смех заполнили весь зал, и бармен прошептал вопросительно смотревшему на него американцу, что вновь прибывший — маркиз Кинкалоу.
Боупс распростерся на нескольких стульях и софе, достал таблетку гашиша из серебряного портсигара, предложив угоститься и обоим друзьям, и подозвал бармена. Он объявил, что ехал из Парижа без остановки и на следующее утро через Симплонский тоннель отправится в Милан, чтобы встретиться там с единственной женщиной, которую он когда-либо любил. Но, судя по его виду, вряд ли он был сейчас в состоянии с кем-либо встречаться.
— Ах, Боупс, я была так слепа! — с патетикой произнесла леди Каппс-Кар. — День за днем, а потом еще, и еще! Примчалась сюда из Канн, всего на денек, встретила тут Рэйфи и других знакомых американцев, и вот прошло уже две недели, и мои билеты на Мальту пропали! Останься тут и спаси меня! Ах, Боупс! Боупс! Боупс!
Маркиз Кинкалоу окинул бар усталым взглядом.
— Ого, а это кто? — осведомился он, украдкой скормив таблетку гашиша пекинесу. — Вон та прекрасная еврейка? И что это за экземпляр рядом с ней?
— Она американка, — сказала дочь сотни пэров. — Мужчина — какой-то прохвост, но, вероятно, самого высокого пошиба, потому что они большие друзья с Шенци из Вены. Всю вчерашнюю ночь, до пяти утра, я просидела с ним в баре за «железкой»[28], и он теперь должен мне тысячу швейцарских франков!
— Надо бы перекинуться парой слов с этой девчонкой, — произнес Боупс через двадцать минут. — Рэйфи, устрой-ка, будь другом!
Ральф Берри был знаком с мисс Шварц и, поскольку возможность для знакомства выдалась сама собой, послушно встал. Лакей очень кстати передал графу Боровки, что его просят прибыть в контору управляющего; успешно оттиснув пару-тройку молодых людей, Ральф пробился поближе к девушке.
— Маркиз Кинкалоу горит желанием с вами познакомиться. Не могли бы вы к нам присоединиться?
Фифи посмотрела в другой конец зала, и ее прекрасный лобик слегка наморщился. Что-то ей подсказывало, что на сегодня с нее уже хватит. Леди Каппс-Кар никогда с ней не разговаривала; Фифи думала, что она завидует ее нарядам.
— А вы не могли бы привести его сюда?
Уже через минуту Боупс сидел рядом с Фифи, нацепив на лицо маску легкой и утонченной терпимости. Он ничего не мог с этим поделать; собственно, он постоянно пытался с этим бороться, но лицо само собой приобретало подобное выражение всегда, когда он разговаривал с американцами. «О, это выше моих сил», — казалось, говорило оно. «Только сравните мою уверенность с вашей неловкостью, мою утонченность с вашей наивностью — и совершенно непонятно, почему же весь мир падает к вашим ногам?» Со временем он заметил, что этот тон, как только он выходит из-под контроля, всегда отдает тлеющей обидой.
Фифи бросила на него живой взгляд и поведала о своем блестящем будущем.
— Скоро уеду в Париж, — сказала она, будто объявляя о падении Римской империи. — Возможно, поступлю учиться в Сорбонну. А потом, может быть, выйду замуж, кто его знает… Мне ведь всего восемнадцать. Сегодня на моем тортике восемнадцать свечей! Ах, как жаль, что вас там не было! И еще мне все время предлагают выступать на сцене, но, разумеется, о девушках на сцене всегда такое мнение…
— А что вы делаете сегодня вечером? — спросил Боупс.
— Ах, скоро придет еще много ребят! Оставайтесь с нами, будем веселиться!
— Я думаю, что мы с вами тоже могли бы что-нибудь придумать. Я завтра уезжаю в Милан…
В другом углу комнаты леди Каппс-Кар почувствовала напряжение от неудовольствия, что ее оставили одну.
— В конце концов, — возразила она, — мужчины это мужчины, а друзья остаются друзьями, но есть ведь вещи, которые человек никак не должен делать! Никогда еще не видела Боупса в столь пугающем состоянии!
И она принялась наблюдать за беседой в другом углу комнаты.
— Поедемте со мной в Милан! — говорил маркиз. — Поедем в Тибет или на Индостан. Увидим, как коронуют короля Эфиопии. Как бы там ни было, давайте прямо сейчас поедем кататься?
— У меня тут слишком много гостей. И кроме того, я никогда не езжу кататься с людьми, которых вижу впервые! Я же помолвлена. С одним венгерским графом. Он будет в ярости и наверняка вызовет вас на дуэль.
Разозлившись из-за ее сопротивления, Боупс прибег к своему обычному средству от всех затруднений:
