Подметный манифест - Далия Трускиновская

Молодым голосам было не до отрядов самозванца, которые того гляди могли возникнуть чуть ли не у самых Варварских ворот. Жизнь для них состояла сейчас из вечной игры, затеваемой двумя юными существами, уже угадавшими друг друга и плетущими хитрые цепочки, чтобы друг друга попрочнее приковать. Прочее не имело значения.

Таков же был сейчас и Федька - вот только цепочек не мастерил, потому что невозможно же, в самом деле, простому полицейскому привязать к себе девицу из благородного сословия, которой прочат князей в мужья.

И он в уме сочинял некую повесть, на манер романов о Бове-королевиче или о преславном матросе Василии Кариотском. Это чтение, причем книги даже не всегда были печатными, чаще - рукописными, появлялось порой у лубянских грамотеев, и там-то на последней странице матрос мог дослужиться до венчания с королевной.

Федька представлял себя лихим кавалером, мысленно рубился с какими-то чернорылыми злодеями, пуская в ход подсмотренные у поручика Тучкова лихие шпажные выпады, и кого-то отбивал у врагов, спасал некую высокопоставленную особу, за что тут же прямиком из Москвы попадал в Санкт-Петербург, во дворец (дворец был вроде парадных апартаментов князя Волконского). Там ему навстречу выходила сама государыня (портреты государыни Федька, конечно же, видел, они висели обыкновенно в присутственных местах, и ему нетрудно было представить молодую красивую женщину с напудренными волосами и в горностаевой мантии). Государыня спрашивала, какой награды сей отважный кавалер желал бы удостоиться, и кто-то (Архаров, поди) подсказывал сзади: проси орден, проси деревню, проси дом в столице, проси того и другого… Тут Федька улыбался (он знал, что улыбка у него белозуба и хороша, государыне должна понравиться) и звонким голосом объявлял: ничего-де ему не надобно, кроме… Тут-то мечта обрывалась - ему вдруг делалось неловко и стыдно выговорить Варенькино имя и прозвание.

В таком полусонном мечтательном состоянии, уже не государыню в горностаях видя перед собой, а почему-то прачку Дарью, что по приказу Архарова вместе с прачкой Авдотьей за ним ходила, Федька услышал шаги. Кто-то подошел к двери и остановился. Шаги были легкие, а Дарья и Авдотья, бабы дородные, ступали тяжко, Матвей тоже не порхал мотыльком, Архаров - само собой, к тому же, мужские туфли были оснащены толстыми каблуками. Чуть погодя дверь отворилась и в комнатушку проник слабый свет.

Потом Федька увидел в дверном проеме темную фигуру. Не сразу он понял, что это женщина со свечой в руке, прикрывающая огонек ладонью. Он вгляделся - света хватило лишь на лицо, и это было лицо Вареньки Пуховой.

Федька глазам своим не поверил и поднял руку, чтобы перекреститься, да так и замер - ощутил от противопоказанного пока движения боль и понял, что все - наяву…

Варенька вошла в комнатушку и опустилась на колени у изголовья Федькиной постели. Свечу она подняла так, чтобы лучше видеть раненого.

- Лежите, лежите, - прошептала она. - Я всего лишь сказать хочу… Лежите, Бога ради.

Федька настолько ошалел от этого явления, что лишился дара речи.

- Мне только перед вами стыдно, - продолжала Варенька. - Вы меня спасали, вы за меня чуть жизнь свою не отдали, а я - кто? Я ничуть не лучше тех девиц, что сегодня одного любят, завтра - другого, а замуж выходят для того, что жених богат и в чинах. Я обманулась, и обманулась жестоко. Меня Господь покарал за то, что я обещала верность - а соблюсти не умела. Это было, как будто я душу свою потеряла, как будто ангел-хранитель от меня отлетел…

Федька решительно ничего не понимал.

- Я никого более видеть не желала, и вдруг мне сказали, что вы, сударь, ранены… и душа моя проснулась… Простите меня, ради Бога! Я не желала этого… я вас узнала тогда и обрадовалась… я жизнью вам опять обязана… и более, нежели вы думаете… Сколько бы ни прожила - каждый день Богу за вас молиться буду! Ведь вы Феодор, а которого Феодора память?

Этот взволнованный шепот достигал слуха - но не достигал ума. Федька все еще не верил глазам своим, и лишь горячая восковая капля, упавшая на руку, убедила его - Варенька впрямь здесь и сейчас, в этой комнатушке, говорит с ним и, статочно, прощается…

- Сударыня…

- Молчите, не старайтесь меня отговорить. Я слово свое должна соблюсти. Я клялась, что ввек у меня иного жениха не будет, кроме Петруши, и что же?… Нет, коли я в миру не могу удержаться от соблазна, то пусть меня обитель примет, там я буду о нем молиться!… И о вас…

- Сударыня…

- Я только вас видеть хотела, до других мне дела более нет! Вы меня от смерти спасли…

Федька резко приподнялся на локте и едва не ткнулся губами в Варенькино лицо.

- Нельзя же так! Нельзя вам в обитель! Ни в чем вы не виноваты! Не смейте так думать…

- Нет, нет, вы не знаете… я ведь поддалась, не устояла… я, помните, вам обещала, что буду век ему верна?… А сама?…

Федька, конечно же, помнил все, о чем они говорили в том заваленном подвале, откуда он прорывался вверх.

- Ну так что же? - спросил он безнадежно. - В келье-то другие соблазны, их там еще больше, вы не знаете…

Сам он знал об этом от Устина, который, покидая Лубянку, с гордостью говорил, что избирает трудный путь, что коли к мирянину один бес приставлен - его смущать, то к монаху - сто бесов, и все без дела не сидят.

- Нет, нет, я должна смирить себя, вы не знаете… Он ведь меня околдовал, я его во всем слушалась, а он лгал мне безбожно, а коли я бы не узнала, что он лжет?…

Федька ничего не понял, только ощутил опасность - Вареньку нельзя было отпускать ни в какую обитель.

- Нельзя вам туда. Там строгости, а у вас грудная болезнь, опять кровью кашлять будете, - напомнил он.

- Ах, да скорее бы! Я сейчас не могу за Петрушу даже свечку поставить, нельзя, говорят - грех, но там - там-то я смогу за него молиться? Я вымолю его! Вы только простите меня, что из-за меня у вас такая беда… и ничто более меня не удержит!… А вас, сударь, я вовеки не забуду!

Сбылась безумная мечта - Варенька, в отчаянии плохо понимая, что дозволено и чего не дозволено благовоспитанной девице, поцеловала Федьку в щеку и, быстро поднявшись, отступила к двери. Взяв свечу в левую руку, правой она Федьку перекрестила - и пропала!

- Стойте, стойте! - закричал Федька, пытаясь подняться с постели. - Кто там есть?! Держите ее! Не пускайте! Нельзя ей!

В комнатушку ворвался высокий кавалер.

- Молчи, дурак! Сбесился, что ли?

Федька узнал поручика Тучкова.

- Что это? - растерянно спросил он. - Я что, во сне кричал? Она мне снилась? Ваша милость!

- Снилась, видать, - успокоил Левушка. - Ложись ты, ради Бога. Может, тебе какой микстуры дать? Вон Матвей целый штоф оставил. Дай-ка я тебя напою - и полегчает.

Левушка угадал - в штофе была разведенная опиумная настойка, позволяющая спать, не ощущая боли.

Дав Федьке дозу, от которой и слон бы на месте заснул, Левушка посидел с ним еще несколько минут, успокаивая и обещая, что коли слушаться доктора Воробьева - то через неделю уже можно и до Рязанского подворья доехать.

Потом он вышел в сени, где стояли у подножия лестницы Степан Канзафаров и Варенька в длинной шелковой накидке.

- Какая я неловкая, - сказала огорченная Варенька. - Он ранен, а я к нему с глупостями… что он, как он?…

- Я ему микстуру дал, сейчас заснет, - несколько подражая Матвею, молвил Левушка. - А теперь, сударыня, пожалуйте наверх, в кабинет. Господин Архаров желает вам несколько вопросов задать. Не бойтесь, сударыня, господин Архаров знает, как вести себя с девицами…

И точно, подумал Левушка, знает, коли ловко выманил эту сумбурщицу из дома княжны Долгоруковой.

Варенька задумалась.

- Вы при нашей беседе будете? - спросила она.

- Буду, разумеется. Вам, сударыня, кто-то наговорил, будто подчиненные господина Архарова плохо воспитаныи что сам он страшнее чумы, - с досадой отвечал Левушка. - Кабы госпожа Долгорукова вашей встрече с обер-полицмейстером не препятствовала, все было бы, как в свете делается - вы бы в присутствии пожилой дамы с господином Архаровым беседовали сколь угодно долго. А у нас тут пожилых дам нет, но наедине с мужчиной вам быть не придется…

Варенька, решившись, стала подниматься по лестнице, Канзафаров без спросу пошел за ней. Он все еще видел в Вареньке невесту своего покойного хозяина и полагал обязанностью защищать ее всюду, даже в особняке обер-полицмейстера. Левушка поглядел на эту пару снизу, хотел было оставить Степана внизу, но передумал - Варенька знала, что это денщик Фомина, знала также, как он пытался ее спасти, и коли ради ее доверия придется посадить в кабинет Канзафарова, то и пусть… лишь бы не пришлось среди ночи искать пожилую даму с безупречной репутацией!…

Сам он был немного разочарован встречей.

Портрет на груди сделался ему привычен и даже необходим - он часто глядел на крошечное красивое личико, на девушку-дитя с печальными глазами. Точно так же ему, всегда бодрому и готовому веселиться, нужны были песни господина Попова, написанные словно бы от лица несчастного любовника. И он вполне искренне и бодро пел, сам себе аккомпанируя на клавикордах, такой, к примеру, нежный куплет: