Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10 (СИ) - Хорватова Елена Викторовна

– Выслушать? К чему? Я обойдусь без ваших проповедей. И если вы хотите испытывать мое терпение, то я вам этого не посоветую! – рявкнул начальник.

– По поводу вашего терпения, как и иных добродетелей, я не обольщаюсь, – усмехнулась Мура. – И произносить проповеди, взывая к вашей совести и чести тоже считаю совершенно излишним, за неимением у вас подобных предметов! Я просто ставлю вас в известность, что если Покотилова сейчас не вернется вместе со мной к остальным каторжанкам, завтра этап не сможет выйти из этой деревни и застрянет здесь надолго.

– Вы угрожаете мне, Веневская? И что же вы сделаете? Начнете забастовку? Хочу напомнить, что телесные наказания никто не отменял и в порядке исключения я могу применить их и к дворянке. Сообразно обстоятельствам, так сказать. К тому же конвой вооружен. Пара выстрелов, пара ударов плетью – и с забастовкой покончено.

Мура вскинула голову.

– Мне прекрасно известно, что забастовки в острогах и на этапах – дело безнадежное ввиду неравенства противоборствующих сторон. Но я хочу вам напомнить, господин начальник, что настроением толпы, в особенности, если это толпа измученных, доведенных до последней стадии отчаяния женщин, очень легко управлять. Вам приходилось бороться с массовой женской истерикой, господин офицер? Поверьте, обуздать ее весьма непросто! А истерика – дело заразное. Завтра, как только этап будет построен, с десяток женщин с криком и плачем упадут на землю, будут кататься по ней, выть, рвать на себе волосы – это устроить не трудно. Уверяю вас, что не пройдет и пяти минут, как весь этап последует их примеру. Причем женщины быстро доведут себя до такого состояния, когда становится безразлично, что будет дальше... Кто-то очертя голову кинется бежать неизвестно куда, кто-то с кулаками бросится на вооруженных солдат. И что вы станете делать с толпой беснующихся женщин? Караульная команда – всего десять солдат и вы. А нас – тридцать пять человек! Будете избивать всех подряд? Это только усугубит отчаяние и ярость. Или расстреляете весь этап на месте? Сложно это, сложно – что потом написать в рапорте начальству? Да и оппозиционная пресса тут же распишет в красках расправу озверевшего от крови палача-офицера над беззащитными слабыми женщинами, оказавшимися в его власти, уж мы, коли выживем, постараемся известить о вашем зверстве редакции всех партийных газет. Ни вам, никому из ваших близких приличные люди не захотят подать руки! Ваша матушка, простите, жива? Ах, жива! Так вот, прогрессивно настроенная молодежь в вашем родном городе будет плевать старушке вслед и писать у нее на заборе: «Здесь живет мать палача и сатрапа! Позор старой шлюхе, породившей на свет чудовище!»

– Веневская, идите вы... восвояси! – прохрипел начальник конвоя. – И подружку свою уголовную прихватите. Видеть ее больше не хочу! И не думайте, что я испугался ваших детских угроз. Можете сколько угодно чинить свои истерики и забастовки, ни черта из этого не выйдет! Но настроение своим тявканьем вы мне попортили. Вон!

– Эй, служивый, веди нас в барак! – окликнула Мура топтавшегося у крыльца караульного, когда они вышли из избы начальника в холодный воздух осенней ночи. – Не кукувать же здесь до утра!

Ася молчала и чувствовала, как у нее стучат зубы.

– Что молчишь? – спросила Мура. – Может быть, остаться с офицером хотела, сальцом полакомиться?

Ася попыталась ответить, но вместо слов у нее хлынули слезы.

На следующий день этап каторжанок дошел до какой-то небольшой реки, на берегу которой конвойные устроили привал и разрешили каторжанкам помыться. Вода была уже совсем холодной, плавать в ней не решился никто, но все равно, немного освежиться было очень приятно. Большинство уголовных, никого не стесняясь, разделись прямо у кромки воды и принялись плескаться.

Ася так не могла и зашла в кусты, где стала снимать с себя одежду. Неожиданно чья-то влажная ладонь закрыла ей рот. Она замычала, пытаясь вырваться.

– А ну, замолчи! Иначе пристрелю и объявлю, что при попытке к бегству... Тихо! Тихо, тихо...

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Это был начальник конвоя. Повернув Асю лицом к себе, он повалил ее на землю, ломая ветки кустов, и стал сдирать с нее оставшуюся одежду и белье. Обломанные сучья больно впивались Асе в спину.

Скованная ужасом, она не могла пошевелиться и только с отвращением вдыхала запах табака, кожаной портупеи и мужского пота, которым обдавал ее навалившийся сверху офицер.

– Вот так, не хотела по-хорошему, значит, будет по-плохому, – говорил он, расстегивая брюки. – Все равно выйдет по-моему. С начальством не спорят, мадам. В дамах ты уже отходила, так что дамские капризы лучше бросить. Вот так.

От боли Ася застонала.

– Ну-ну, нечего тут из себя целочку строить, чай не барышня, знаешь, что у людей между ног устроено! Скажи спасибо, что хуже не наказал. А так-то тебе, поди, плохо? Одна приятность.

Ощущая горячие ритмические толчки, Ася чувствовала, как ее обдает мутная волна омерзения, туманящая разум. Закрыв глаза, она повторяла про себя: «Пусть все скорее кончится! Пусть скорее кончится! Да когда же это кончится? Господи, сделай так, чтобы я умерла!»

– Что с тобой? – спросила Мура, когда Ася с трудом доползла до колонны стоящихся каторжанок. – Настенька, что случилось?

Ася молчала, сжав искусанные в кровь губы. Мура поискала глазами начальника конвоя и по выражению его лица сама все поняла.

– Он изнасиловал тебя? Скотина вонючая! Подонок! Ну сейчас я ему устрою!

– Нет! – Ася схватила ринувшуюся было к начальнику Муру за рукав. – Нет, нет, не надо. Все равно, теперь ничего не поправишь. Я не хочу, чтобы все об этом знали...

Мура остановилась и сердито сжала губы, что-то обдумывая, потом тряхнула головой и медленно произнесла:

– Ну что ж, не хочешь, как хочешь, это твое право. Я бы предпочла устроить громкий скандал и опозорить мерзавца, но при этом неизбежно будут трепать и твое имя. В конце концов, и вправду, теперь уже ничего не поправишь. Лучше всего постараться забыть об этой гадости и жить дальше так, словно бы этого с тобой никогда не было.

– Жить дальше? Мне жить не хочется. Как ты не понимаешь? Я как растоптанная лягушка, вывалянная в грязи... Не хочу жить, не хочу, не могу так жить!

– Ну-ну, жить мы с тобой должны, назло всем! Ты сама мне такой урок преподала в Бутырке, – жестко сказала Мура и закричала караульному: – Эй, солдатик, подсади женщину на подводу, она на ногах не стоит! Ну и что, что уголовная? Она больна и не может сама идти.

Солдат передернул плечами, но ничего не возразил.

– И пусть этот ублюдок-офицер только попробует запретить тебе ехать на телеге, – прошептала Мура, подсаживая Асю.

Оказавшись в телеге, Ася уткнулась лицом в сено и залилась горькими бессильными слезами. Кто же, кто обрек ее на этот бесконечный каторжный путь и заставил так страдать?

Через несколько дней колонна каторжанок, уныло тащившаяся по Зерентуйской дороге, увидела в низине между высокими сопками деревянные постройки, окруженные каменной стеной. Женский каторжный этап дошел наконец до Мальцевской каторги.

Глава 6

К зиме Ася уже обжилась на каторге и привыкла ко всему, что здесь ее ожидало. Только о tomv что произошло с ней на этапе у реки, она никогда ни с кем больше не говорила и сама всеми силами пыталась забыть.

В тюрьме нравы были иные. Начальник Мальцевской женской каторги проживал здесь с семейством, побаивался своей жены и не только сам не позволял себе никаких вольностей с каторжанками, но и не поощрял их со стороны подчиненных.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Но в Мальцевке были свои проблемы – в уголовных камерах, где всем заправляли опытные преступницы, не первый раз попадавшие в тюрьму, нередко вспыхивали безобразные драки. Охране с огромным трудом удавалось растащить обезумевших женщин, готовых разорвать друг друга в клочья. Асе, не умевшей как следует драться, часто так сильно доставалось в общей потасовке, что потом приходилось несколько дней отлеживаться и неделю ходить в синяках и ссадинах.