С ключом на шее - Карина Сергеевна Шаинян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я не… мы не били… все не так! – кричит Ольга.
– А как? – ледяным голосом спрашивает Виктор Саныч. – Ну-ка объясни мне, почему ты обвиняешь порядочного человека, когда настоящий преступник уже пойман?
Ольга открывает рот – и молчит. В голове звенит, в голове бродит человек-ворона с колокольчиком, – выходи, выноси ведро, похорони секреты навсегда. Завали мусором черный глаз Коги. Закопай Деню, Егорова и Грушу. Спрячь навеки Голодного Мальчика, который не хочет в детдом, и Янкиного папу, стреляющего ему прямо в живот, и Янку, Янку, которая тоже не хочет в детдом, спрячь… В голове пахнет помойкой.
– Что делать будем? – с отвращением спрашивает дежурный, и Виктор Саныч брезгливо пожимает плечами:
– Родителей вызывай и в детскую комнату, пусть Валентина ей пока объяснит, что такое клевета. А, еще лампочки эти… хулиганство… Надо на учет ставить.
– Нет, ну до чего наглая шпана пошла, – изумленно качает головой дежурный, и Ольга видит, что он в ужасе. Они оба в ужасе – это ясно хотя бы по тому, что на нее даже не орут. – Это до чего же надо быть бессовестной…
– Оформляй, – бросает Виктор Саныч и выходит, обтирая руки платком с таким видом, будто потрогал тухлую рыбу.
Мусорный колокольчик в голове надрывается так, что вот-вот расколется череп. Нити собачьей шерсти выскальзывают из рук и без следа растворяются в тумане.
10
– Странность мира восстановлена, – холодно произнесла Янка, и Филипп удивленно вздрогнул. Янка отрешенно смотрела на черное зеркало Коги, лежащее под ногами – едва уловимо искаженный круг, зависший в пространстве под необъяснимо неправильным углом. Филипп не решился окликнуть Янку; оставив ее позади, он прошел еще несколько метров вперед по тропе. Справа мелькнула клетчатая тряпка. Филипп присел на корточки и раздвинул цепкие ветки.
Скрипичный чехол расползся на влажные лоскуты. Он лежал здесь так давно, что почти истлел, и березовые кустики проросли насквозь. Из-под тряпок проступала выбеленная дождями и ветром фанера, торчали скрученные в спиральки проволочки – две серебристые и две медные. Филипп осторожно приподнял один из лоскутов; из-под него выбежал толстый черный жук, и стало видно – остатки лака, страшные черные трещины на деке, исказившие изящные прорези-эфы, завиток грифа, в углублениях все еще рыжий и блестящий, как халцедон. Смотреть на скелет скрипки было неприятно, как на откопанного покойника, и Филипп аккуратно пристроил лоскут на место.
– Так и лежит, – равнодушно сказала за спиной Янка. Филипп дернулся всем телом и вскочил на ноги. Попытался найти слова утешения – и тут же понял, что они не нужны. Янка щурилась сквозь клочья тумана на берег озера. – Наверное, нам надо туда, – сказала она. Филипп кивнул, и они принялись спускаться к воде.
Дядь Юра скрючился на песке, закрыв голову руками, и тихо рыдал, булькая и шмыгая носом. От него несло потом и нестиранной одеждой. Ольга стояла над ним, сотрясаясь от ярости. Услышав шаги, она бросила на Филиппа с Янкой бешеный взгляд и отвернулась.
– Да где же он, – прошипела она, сжимая кулаки. – Где он шляется?! Пусть сожрет его наконец, пусть нажрется, пусть подавится… – Она вытянулась в звенящую струну, так что на шее проступили синие жилки, и заорала: – Э-эй! Ты! Еда! Я еду привела! – Она прислушалась к шороху капель в кедровой хвое. Дядь Юра застонал, загребая обломанными ногтями песок, словно пытался закопаться. – Эй! – снова заорала Ольга. – Я пришла, как обещала! Я соскучилась! Выходи-и! Еда! Хавчик… Почему он не выходит?!
– Потому что мы взрослые, – тихо ответил Филипп, и его затылок вдруг свело от нахлынувшего предчувствия. – Он нам на глаза не покажется…
Янка вдруг встрепенулась.
– Да еще… – пробормотала она. – Я же отобрала у него трубку. Он и не смог бы…
– Да не нужна ему трубка, – огрызнулась Ольга, – очнись! Я сама видела, как он без трубки жрет…
Так вот куда делся Груша, подумал Филипп. Голодный Мальчик никогда не пробирался в город. Филипп зря скрывался от зеркал, дядь Юра зря всматривался в детские лица… Все зря…
Дядь Юра громко всхлипнул, и под его носом надулся и лопнул желтый пузырь соплей. Янка нервно хихикнула; дядь Юра поднял голову, и она затихла. Улыбка исчезла с лица, будто стертая тряпкой. Янка завороженно уставилась в его глаза; Филиппу захотелось тряхнуть ее за плечо, крикнуть, чтоб отвернулась, – но тут дядь Юра сел и неторопливо обтер рукавом щеки. Его лицо, только что похожее на серый, опухший, бессмысленный кусок мяса, вдруг снова обрело человеческие черты, и Филипп содрогнулся, увидев неглупого, незлого, слегка расстроенного бытовыми неприятностями человека.
– Ты меня сюда привела, – спокойно, почти интеллигентно проговорил дядь Юра, глядя на Янку. Он выглядел совершенно нормально, и только загребающие песок пальцы никак не могли остановиться. – Ты меня заманила сюда, – сказал дядь Юра и негромко добавил: – Как не стыдно.
Щеки Янки побурели, и Ольга громко шмыгнула носом. Пальцы дядь Юры наконец перестали шевелиться, собрались в горсть. Он тяжело поднялся, до последнего опираясь на землю, и выдернул руку из песка. Перед Филиппом мелькнуло что-то длинное. Блестящее. Покрытое бурыми, как от нефтяной пленки, пятнами.
Кожа Янки стала зеленоватой, глаза остекленели. Губы сложились в трубочку, втянув щеки, – казалось, она вот-вот начнет грызть кончик ручки, чтобы легче было решить сложную задачу. Она не понимала, никак не могла осознать, что происходит и что надо делать…
Филипп дико завопил и бросился наперерез дядь Юре. У Ольги получилось бы лучше, но она была слишком далеко, она не успела бы. Филипп, нагнув голову, нацелился сшибить дядь Юру с ног – но тот, не глядя, страшно и ловко обрушил на его челюсть кулак. Филипп повалился на четвереньки; в разбухшем, полном горячей крови рту появилось что-то лишнее, чего там быть не должно, – и в то же время чего-то мучительно не хватало. Филипп беззвучно разинул рот, и на песок упало маленькое, гладкое, светлое под красными пятнами. Позабыв про Янку, Филипп в изумлении уставился на свой зуб, – а когда спохватился, было уже поздно. Брови Янки поднялись печальным, удивленным домиком; опустив глаза, она растерянно смотрела, как в ее живот диковинной пятнистой рыбиной плывет нож, четверть века пролежавший на берегу озера, обглоданный временем, но все еще способный убивать…
Грохот вдавил барабанные перепонки в череп. Пороховая вонь взрезала носоглотку. Как сквозь вату, Филипп услышал короткий вопль. Ощутил коленями, как содрогнулась земля под рухнувшим телом. Оглох от наступившей тишины.
