Куявия - Юрий Никитин

Умопомрачение длилось мгновение, он опомнился в тот миг, когда опустился с артанкой в руках на ложе. Она не вырывалась, дышала спокойно и умиротворенно, и он, страшась спугнуть ту волшебность, что посетила обоих, лежал неподвижно, держа ее в объятиях, чувствуя ее тепло, наслаждаясь ее дыханием, запахом ее кожи, волос, чувствуя, как часто стучит ее сердце… как будто его собственное не старается выскочить из груди!..

Она чувствовала, как его руки, словно сами по себе, отдельно от его неподвижного тела, подтягивают ее к себе и жар его тела становится невыносимым. Глаза его, серые, совсем не рыбьи, а цвета стального клинка, расширились, заняли полмира. Блестка в страхе, что случится непоправимое, что все испортит, отвернулась, и его раскаленные губы провели горящую полосу по ее сразу вспыхнувшей огнем щеке.

Ей не хватало воздуха, она дышала все чаще, грудь вздымалась порывисто, толчками. Пытаясь отстраниться, она уперлась в его грудь руками, но голова закружилась, и она сама уцепилась за него, как вьюнок за крепкое деревцо.

Они лежали, крепко обхватив друг друга, одной рукой он придерживал ее за спину, другой – затылок, словно ребенка, у которого отвалится слишком тяжелая голова. Жар разливался по всему телу, Блестка медленно подняла голову, лицо до этого прятала у него на груди, их губы встретились раньше, чем взгляды, и, несмотря на жар, новое пламя вспыхнуло, обожгло. Блестка чувствовала, как ладонь на затылке прижимает ее голову все крепче, пальцы зарылись в волосы, а сама она ощущала с нежностью и рвущейся наружу радостью его нетерпение, его усиливающийся натиск, и руки без ее ведома сами предательски обхватили его за шею. Она прижалась к нему, продлевая поцелуй, сливаясь в поцелуе, она чувствовала, как он взял ее губы в свои, смакует, наслаждается, не может оторваться.

В какой-то момент его руки скользнули по ее бедрам, прижали. Она разорвала поцелуй, спрятала лицо у него на груди снова, но жар в теле и трепетное чувство, что все она делает правильно, прижали ее к нему еще крепче, сердце едва не выскакивало из груди, она прошептала:

– Иггельд…

Голос ее был задыхающийся, она сама его не узнала, а он смотрел в ее огромные глаза этого странного волшебного цвета, в горле стоял ком, он готов был заплакать от избытка чувств, схватил в обе ладони ее лицо, жадно начал целовать глаза, щеки, нос, сказал жарко:

– Я не могу без тебя…

– Иггельд!

– Я умру без тебя…

Они снова сомкнули губы, и оба на этот раз чувствовали, чем все кончится. Разум захлестнула волна горячей крови, сильные мужские руки скользили по ее телу. От его ладоней воспламенялась спина, ягодицы, грудь, в голове стоял звон. Она медленно погружалась в безумно-сладкую пьянящую бездну, ее руки обвили его шею и уже не отпускали.

Почти не ощутила, как исчезли ее оковы, рубашка, а затем и кожаные штаны, зато когда его горячие губы коснулись ее груди, волна пламени прокатилась по телу, заставила выгнуть спину, прижимая грудь к его губам. Она услышала свой беспомощный стон, Иггельд, видимо из страха все испортить, разрушить, как уже случалось, не спешил наброситься, как должны делать мужчины, он продолжал целовать ее груди, захватывал губами розовые соски, что уже съежились и приподнялись, похожие на недозрелые ягоды землянички. Она крепко держала его обеими руками за шею, поцеловала так же жадно, как целовал он, ее тонкие пальцы погрузились в его густые светлые волосы. Она услышала свой слабый задыхающийся голос, их тела слились, она чувствовала боль, восторг, наслаждение, страх и странное облегчение, словно наконец-то исполнила то, к чему шла всю жизнь, что должна сделать, что завещано всеми отцами, дедами, прадедами и всеми-всеми безымянными предками.

Ее тело все еще вздрагивало, медленно затихая, она чувствовала на щеке обжигающее дыхание, он дышал часто, с хрипами, потом тяжесть на ее теле исчезла, он медленно повалился на бок, но ее из рук не выпустил, так и лежали, медленно восстанавливая дыхание.

Она проснулась первой и долго смотрела на него, спящего. Красив, силен, прекрасно сложен, но сейчас она чувствовала, что из-за внешности всего лишь обратила на него внимание, но если бы не оказался таким, таким… она не могла подыскать точное слово, то так и остался бы всего лишь красивым врагом.

Спи, любимый, произнесла она мысленно. Тебе еще тяжелее, чем мне. Я могу сослаться, что я – пленница, у меня нет своей воли, а тебе увильнуть от ответа ни перед другими, ни перед собой не удастся.

Очень медленно спустила ноги на пол. На миг показалось, что он наблюдает за ней из-под приспущенных век, прислушалась, но он дышит ровно, глубоко, на щеке играет румянец глубокого сна. Она оделась, как можно тише прошла к двери.

Дверь оказалась запертой. Она толкнула сильнее, дубовая створка, которую можно вышибить только тараном, не поддалась. Оглянувшись, не обратила внимания, что Иггельд в самом деле проснулся и смотрит на нее, машинально посмотрела на окна, хотя знала, что не протиснется в эти узкие бойницы.

К тому же перекрытые так железными прутьями, что не пролезет даже кошка.

– Артанка, – донесся голос от постели. Она резко обернулась. Иггельд приподнялся, лицо мертвенно-бледное, но в глазах тьма. – Я все понимаю… но я не последний дурак. Двери надежно заперты. А в коридоре двое стражей.

Она сказала беспомощно:

– Я всего лишь намеревалась…

– Что?

Она заколебалась, сейчас при свете дня все выглядело совсем иначе или могло выглядеть, и ответить так, как она хотела… хотела, но не могла, язык уже не поворачивается. То ли виной беспощадный солнечный свет в окно, то ли утренний свежий прохладный воздух, но она ответила после паузы:

– Ну, идти заниматься тем, чем и занималась. Как обычно, шить одежду, вышивать. Помогу Пребране печь хлеб…

Он покачал головой.

– Не ври мне. Мы оба знаем, что ты не упустишь случая убежать.

Она в молчании наблюдала, как он вскочил и быстро оделся. Руки его дрожали, лицо дергалось, он делал много ненужных движений, чистый куяв, что не знает сдержанного достоинства артанина. Когда он натянул сапоги, став ростом еще выше, голос дрогнул, а глаза стали глазами побитой собаки:

– Ты можешь хоть теперь сказать свое имя?

Она медленно покачала головой:

– Теперь – нет. Ты упустил…

Он вздохнул, лицо стало страдальческое, виноватое, но сказал как можно тверже:

– Да? Я чувствую, что делаю многое не так, как должен бы… А как должен? Не знаю. Но пока могу сказать только одно…

Он запнулся, показалось, что в его лицо бросилась краска. Она спросила мертвым голосом:

– Что?

Он сглотнул ком в горле, указал на тяжелые оковы на подоконнике. Она проследила взглядом за его рукой. Сильнейшее разочарование нахлынуло, затопило с головой. В глазах потемнело, едва услышала его звенящий, как комариный писк, голос: