Искусство и жизнь - Уильям Моррис

Меня тронуло твое милое беспокойство по поводу моей поэзии, но видишь ли, дорогая, самая основная из всех моих тревог, должен признаться, сделала меня угрюмым трусом{28}, и затем, хотя я и признаю себя тщеславным человеком, тем не менее думаю, что все мною созданное (если я буду судить об этом как о работе другого человека) лишено какой-либо особой ценности, кроме как для меня самого, и разве что указывает на мою любовь к истории и тому подобное. Поэзия, по моему мнению, разделяет теперь судьбу ремесленных искусств, и, как и они, она утратила реальность: то немногое, что осталось от ремесленных искусств, теперь угасает — до тех пор, пока они не возродятся вновь. Ты знаешь мои взгляды, на этот предмет, и я отношу их к себе так же, как и к другим. И это ничуть не больше мешает мне заниматься поэзией, чем созданием рисунков на ткани, ибо к этой работе меня тянет простое внутреннее наслаждение ею. Однако даже это мешает мне взирать на нее как на священный долг, и та тревога, о которой упомянул я выше, слишком сильна и слишком удручает, чтобы ее могла преодолеть простая склонность делать то, что, я знаю, лишено особого значения. Между тем пропаганда идей заставляет меня заниматься делом, которое, каким бы незначительным оно ни казалось, есть часть великого целого, которое не может исчезнуть бесследно... И этого должно быть для меня достаточно...

Кельмскотт Хауз, Аппер Мол

Хаммерсмит, 5 сентября 1883

...Если вам хочется узнать более подробно о процессе крашения или о каком-нибудь другом деле, то я буду очень рад рассказать или показать вам, что мы делаем в аббатстве Мертон, где я одновременно тружусь и как красильщик и как набивщик ситца. Только вам следует знать, что мы применяем старые методы, существовавшие до того, как одержал полную победу шодди, пока не попали в сферу широкого обращения товары, которые Гладстон так превозносил позавчера в Керкуалле.

Посылаю вам весьма скучный очерк моей лишенной особых событий жизни, но, поскольку он попадает к вам, я отваживаюсь предложить вам и остальные мои книги, если вы не найдете их слишком громоздкими, ибо они составляют целую библиотеку и весят полтонны — да простят меня Тор и Один{29} (ибо мне не хочется, прибегать к резким выражениям).

Вы можете использовать этот очерк по своему усмотрению. Я постараюсь приехать на митинг в понедельник. Мне очень хочется повидать жителей Ист-Энда{30}. Как бы мне хотелось, чтобы они писали и поносили нас (членов Исполнительного Комитета) за то, что мы не столь рьяно учим их социализму! Если бы только они делали это и давали бы нам по шиллингу в месяц! Но мы, англичане, довольно тяжелы на подъем. Вы видите, кстати, что деятели тред-юнионов отвергли поправку о Национализации земли. Я знал, что они так поступят, и не могу сказать, чтоб это меня огорчило: буржуазная пресса будет льстить им.

Я родился в Уолтемстоу в Эссексе в марте 1834 года в пригородной деревушке на краю Эппинг Фореста. Когда-то это было прелестное место, но теперь оно чудовищно обезображено неряшливым строительством на скорую руку. Отец мой успешно занимался делами в городе, и мы жили в условиях обычного буржуазного комфорта. Поскольку мы принадлежали к евангелистской ветви англиканской церкви, я воспитывался, так сказать, в духе пуританизма богатого сословия — той религии, которой я был привержен в детстве.

Учиться я начал в школе при Марлборо Колледже, и в то время это была новая, но довольно примитивная школа. Что касается моего школьного обучения, я могу с полным правом сказать, что не выучился там почти ничему, ибо там почти ничего и не преподавалось. Но сама школа находилась в на редкость живописной местности, в которой было множество древнейших памятников, и я жадно набросился на их изучение, как и на все то, что имело хотя бы небольшое отношение к истории.

Таким образом, вероятно, я узнал немало хорошего, особенно потому, что там была неплохая библиотека, в которую я иногда проникал. Должен заметить, что с тех пор, как я себя помню, я в больших количествах пожирал книги. Не припомню, чтобы меня специально обучали чтению, но к тому времени, как мне исполнилось семь лет, я уже прочитал громадное множество книг, хороших, плохих и посредственных.

Отец мой умер в 1847 году, за несколько месяцев до моего поступления в Марлборо. Но так как он перед своей смертью провел несколько удачных сделок с рудниками, наша семья осталась весьма обеспеченной, или попросту богатой.

В 1853 году я приехал в Оксфорд, в Колледж Эксетер. В учении я был ужасно нерадив, но начал быстро изучать историю, и особенно средневековую историю, тем более что в это время я оказался под сильным влиянием консервативного направления англиканской церкви или школы Пьюзеитов. Этот последний период продолжался, однако, недолго, поскольку мои пути переменились благодаря книгам Джона Рёскина, которые явились для меня в ту пору совершенным откровением. Значительное влияние оказали на меня также произведения Чарлза Кингсли{31}, и я увлекся определенными социально-политическими идеями, которые получили бы во мне большее развитие, если бы не увлечение искусством и поэзией. Еще до окончания школы я открыл, к немалому для себя изумлению, что могу писать стихи, и приблизительно в то же время сблизился с несколькими юношами, горевшими таким же энтузиазмом. Вместе с ними мы начали выпускать ежемесячный журнал, который издавался (на мои средства) в течение года. Журнал назывался «Оксфорд энд Кембридж мэгэзин» и поистине отличался молодостью. Закончив свое обучение в Оксфорде, я, сначала собиравшийся стать священником (!!!), решил посвятить себя искусству в той или иной его форме и стал учеником Дж. Э. Стрита{32}, который впоследствии спроектировал и построил здание Суда. В то время он практиковал в Оксфорде. У него я пробыл, однако, всего лишь девять месяцев. Когда я был в Лондоне и художник Бёрн-Джонс, мой близкий друг по колледжу, представил меня Данте Габриэлю Россетти, главе школы прерафаэлитов, я решил стать художником. Некоторое время я изучал искусство, хотя и не систематически.

В то время в Англии наблюдалось быстрое возрождение готической архитектуры, и, разумеется, оно коснулось также и движения прерафаэлитов. Всей душою я отдался этим движениям. Один мой приятель построил для меня средневековый по духу дом, в котором я прожил около пяти лет. Я сам принялся за его орнаментирование. Вскоре вместе с моим другом архитектором мы поняли, что все малые искусства находились в состоянии полного упадка, особенно в Англии, и в 1861 году, с самонадеянной дерзостью юноши, я взялся все это переделать и основал какое-то подобие фирмы, занимающейся производством декоративных изделий. Д.-Г. Россетти. Форд Мэдокс Браун{33}, Бёрн-Джонс и Ф. Уэбб{34}, архитектор моего дома, стали главными работниками этой фирмы по части составления художественных эскизов. В то время начинала расти репутация Бёрн-Джонса. Он стал автором многих художественных эскизов для витражей и всей душой отдавался нашему предприятию. Прошло не так уж много времени, когда мы достигли первых успехов, хотя над нами, естественно, немало и посмеивались. Я относился к фирме как к деловому предприятию и, вопреки всем трудностям, которые нелегко себе представить, начал зарабатывать на этом небольшие деньги. Около десяти лет назад фирма развалилась, и я остался ее единственным участником, хотя еще получаю и помощь и эскизы от Ф. Уэбба и Бёрн-Джонса.

Между тем в 1858 году я опубликовал сборник поэм «Защита Геневры» — по духу исключительно наивных и очень средневековых. Спустя несколько лет я задумал создать свой «Земной рай» и с головой ушел в работу. К этому времени круг моего чтения по истории расширился, и я занялся переводом старонорвежской литературы. Я обнаружил, что это — превосходное дополнение к ленивой поступи средневековья. Кажется, в 1866 году я напечатал «Жизнь и смерть Язона»{35} — первоначально она предназначалась как одно из повествований для «Земного рая», но оказалась для этой цели слишком велика. К моему удивлению, книга была очень хорошо принята как критиками, так и публикой, и они с еще большей доброжелательностью приняли следующее мое произведение — «Земной рай», первую часть которого я напечатал в 1868 году. В 1872 году я опубликовал небольшую фантазию, преимущественно лирического характера, которая называлась «Любви достаточно». Около 1870 года я познакомился с исландским джентльменом г-ном Э. Магнюссоном{36}, благодаря которому выучился читать на северных языках. С ним я изучал большую часть этой литературы. Сердце мое было неожиданно тронуто прелестной свежестью и независимостью образа мыслей, чувством свободы, которое просвечивает во всех произведениях этой литературы, преклонением перед мужеством (огромной добродетелью человеческого рода) и их удивительной безыскусственностью. С помощью г-на Магнюссона я выпустил в свет «Сагу о Греттире Могучем», серию из шести саг под названием «Северные повести о любви» и, наконец, исландское переложение «Повести о Нибелунгах», которое называется «Сага о Волсунге».