Киномания - Теодор Рошак

— Доктор Бикс мне об этом ничего не сказал. А жаль. Я бы съездил туда.

Брат Юстин отрицательно покачал головой.

— Сомневаюсь, чтобы это было возможно. Старейшины живут уединенной жизнью. Они редко встречаются с посторонними людьми. Их роль — вдохновлять верующих и толковать доктрину. Подавать пример чистоты, защищать постулаты нашей веры.

Я испытал легкий, но очевидный прилив раздражения — такое же чувство возникло у меня, когда доктор Бикс говорил об «укрытой» природе его церкви. Конечно, если сироты хотят держать свою веру при себе, то какое мне до этого дело. Но вот уже второй раз их скрытность становилась на моем пути к Максу Каслу.

— Мне бы хотелось узнать побольше о постулатах вашей веры, — сказал я брату Юстину, — Это, по всей видимости, необходимо для понимания работы Саймона. Ведь я не знаю ровным счетом ничего, кроме того что вы — катары… — Я сделал паузу, чтобы увидеть, какой эффект произведет это слово. Никакого. Брат Юстин только кивнул, словно говоря: «Да, вы правы», — И мне практически не от чего отталкиваться, когда я пытаюсь разобраться в том, что оказывало влияние на Касла, а теперь вот и на Саймона.

Брат Юстин снял эту проблему.

— К счастью, у нас есть богатая библиотека. Вы сможете найти здесь книги, которые вам нужны.

— Правда? А доктор Бикс вполне определенно дал мне понять, что надежных книг, к которым я бы мог обратиться, не существует. Он сказал, что лучше мне вообще не соваться в эту область.

Брат Юстин снисходительно улыбнулся.

— В нашем ордене есть пуристы, вроде доктора Бикса, придерживающиеся такого мнения. И, безусловно, в том, что они говорят, есть доля истины. Тем, кто не принадлежит к нашей вере, трудно в полной мере оценить ее постулаты. Но уверяю вас, есть множество великолепных книг, которые я мог бы вам порекомендовать. Кое-какие написаны нашими собственными учеными. Их вы больше нигде не найдете — только у нас. А кроме того, я и мои коллеги всегда готовы ответить на любые ваши вопросы.

Слова брата Юстина опять входили в противоречие с тем, что я слышал от доктора Бикса. Брат Юстин предлагал мне то, в чем отказывал доктор Бикс, и предлагал навязчиво. В Цюрихе я чувствовал себя как нищий, которого прогнали от двери. А теперь у меня было такое чувство, будто меня заманивают, как рыбу на наживку. Я никак не мог поверить, что брат Юстин, взяв всю ответственность только на себя, предлагает мне такие дружеские и открытые отношения. Он наверняка предварительно проконсультировался с доктором Биксом, и политику решено было подкорректировать. Я понятия не имел почему, но и не видел никаких причин отказываться от предложения.

— И во что, по вашему мнению, должны вылиться мои исследования работ Саймона? — спросил я, — Я надеюсь, не в книгу.

— Пока мы не мыслим ни о чем столь амбициозном. Но может быть, что-нибудь вроде вашей превосходной статьи в «Нью-Йорк таймс». Критический анализ, но рассчитанный на широкую публику.

Такая цель была вполне реалистичной, правда, тут примешивалось одно немаловажное соображение.

— Но вы же понимаете, что статью о Касле мне заказала «Таймс». А о Саймоне меня никто не просил писать.

Это ничуть не обеспокоило брата Юстина.

— Я не сомневаюсь: то, что вы напишете о Саймоне, быстро найдет путь на страницы прессы. В особенности после выхода «Недо-недо».

Я согласился приехать еще — в следующий раз, чтобы побеседовать с Саймоном. Я оговорил, что привезу с собой Жанет, назвав ее серьезным киноведом, который питает глубокий интерес к работе Саймона. Брат Юстин не возражал. Напротив, он вел себя так располагающе, что я набрался смелости высказать одно опасное соображение.

— Думаю, я должен поставить вас в известность, брат Юстин, что у меня есть серьезные сомнения относительно работы Саймона. Я веду речь не о технической стороне. Он очень умный молодой человек, даже когда (а может быть, в особенности когда) он работает в примитивистском стиле. Но, откровенно говоря, содержание его фильмов кажется мне… как бы это сказать поаккуратнее… довольно сомнительным.

Я ждал, какова будет реакция брата Юстина на это замечание. Он слушал меня терпеливо, ждал, добавлю ли я что-нибудь еще. И я добавил немного.

— Даже очень сомнительным. Не понимаю, почему у церкви — у любой церкви — может возникнуть желание покровительствовать фильмам, в которых столько насилия, непристойности, цинизма. Если говорить без обиняков, то «Недо-недо» — это просто камера ужасов. Далеко не у всех хватит духа высидеть фильм от начала до конца. Хотя он и может пользоваться успехом. Но скажите мне, почему ваша церковь заинтересована в том, чтобы материал такого рода оседал в умах молодых людей?

Закончив, я затаил дыхание — вот сейчас брат Юстин выдаст мне по первое число. Но в его ответе не было ни злости, ни негодования. Напротив, он ответил спокойно, выверенными фразами, словно ожидал этого вопроса. Он говорил, а его глаза внимательно следили за выражением на моем лице.

— Профессор, вы читали когда-нибудь книги ветхозаветных пророков? Амоса, Исайи, Иеремии…

— Очень давно. В воскресной школе, пожалуй…

— Тогда вы, возможно, помните, что большинство из проповедуемого пророками было направлено против греха, блуда, мерзостей. Не самая приятная сторона жизни, но она существует, очень даже существует. И что же говорили пророки? Что мы живем в аду. Что мы — проклятые души. Разве это не так?

Я никогда не слышал, чтобы пророков интерпретировали таким образом, по крайней мере я с моим ограниченным религиозным образованием таких сведений не получил. Но спорить на эту тему со священником — упаси боже.

— Вероятно, Библию можно прочесть и таким образом, — согласился я.

— Какую картину мира создали они своими словами! Но теперь те слова — всего лишь слова из старой книги. Кто их теперь читает с вниманием? Теперь требуется нечто более действенное. Новая разновидность пророчества, подходящая для нашего времени.

Я вспомнил, что сказал нам мальчонка по дороге от парковки к купальне.

— Так значит, вы смотрите на работу Саймона как на пророчество?

Он пожал плечами.

— Как знать? Может быть, в один прекрасный день… Не забывайте, ведь Саймон еще очень молод, слишком молод, чтобы его можно было причислить к пророкам нашей веры. Но он тем не менее уже нашел язык, доступный его ровесникам. У него такой острый глаз и ухо, очень чуткое к духовным болезням нашего времени. Не так уж невероятно, что когда-нибудь образы из его фильма станут такими же достопамятными, как и образы из Откровения Иоанна. Зверь багряный. Вавилонская блудница. Возьмите этого Бобби Сифилиса и его друзей, этих несчастных молодых людей, которые сегодня здесь с нами, — разве вы не сказали бы, что они являют собой идеальный пример проклятых душ? — Он настоятельно повторил: — Не сказали бы?

— Мне такая постановка вопроса кажется слишком уж резкой.

Брат Юстин был тут как тут.

— Проклятые души, которые знают, что прокляты. Знают! И они погрязли в своей развращенности. Есть ли более яркий образ сегодняшней действительности, чем тот, который наши молодые люди измыслили своим собственным проклятием, преобразовали в свое искусство? Вы, наверно, спрашиваете себя, почему это мы с сестрой Еленой спокойно смотрим, как они тут куролесят перед нами? Мы смотрим на них как на духовных калек, как на объект сочувствия. Мы смотрим на них с состраданием. Саймон использовал этот несчастный человеческий материал единственным возможным образом. Он предоставил им место в своем видении мира.

В том, что говорил брат Юстин, было какое-то самодовольство, и я мог бы счесть его оскорбительным, не будь его слова проникнуты искренней болью. Гораздо большей, чем мог бы выдавить из себя я — Бобби Сифилис и вся его команда казались мне бандой дегенератов. Брат Юстин был человеком очень снисходительным, если видел в них духовных калек.

— Но фильмы Саймона… в них столько негативного, столько отчаяния. Неужели такова роль пророка?

Теперь в улыбке брата Юстина сквозила глубокая печаль.

— Вы должны внимательнее вчитаться в Библию. Пророк Сиф говорит нам, что даже единственный и истинный Бог отчаивается, глядя на нас. «Потому что и мир, в котором ты обитаешь, сам стал царством тьмы, и самая плоть, в которую ты облечен, есть твоя погибель».

Мы вернулись из здания студии в купальню. Тропинка длиной почти в милю вела вниз в полной темноте. Брат Юстин с фонариком в руке шел впереди. Мы почти не разговаривали. Но перед тем как мы подошли к забору, из-за которого раздавались взрывы отвратительного смеха Трахаря и Давалки, мне в голову пришел последний вопрос.

— А Макс Касл когда-нибудь считался пророком вашей веры?

— Насколько мне известно, в юности на него возлагали большие надежды, — ответил брат Юстин, открывая калитку. — Но потом… а вообще-то это привилегия наших старейшин — называть пророков, когда приходит время. Поэтому — кто может сказать?