Воля к власти. История одной мании величия - Альфред Адлер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
267. К будущему брака. — Усугубление налогового бремени при наследовании и т. д., а также увеличение военного налога с холостяков начиная с определенного возраста и по нарастающей (внутри общины);
разнообразные преимущества для отцов, которые породили на свет достаточно много мальчиков; при некоторых обстоятельствах предоставление им права дополнительных голосов;
протокол медицинского освидетельствования, предшествующий любому бракосочетанию и подписанный членами правления общины; в нем должны содержаться ответы вступающих в брак и врачей на многие вполне определенные вопросы («история семьи»);
как противоядие против проституции (или как средство ее облагораживания): браки на определенный срок, узаконенные (на годы, месяцы, дни), с гарантиями для детей;
всякий брак должен быть одобрен и узаконен ответственностью определенного числа доверенных лиц общины — как дело, всей общины касающееся.
268. И это тоже — заповедь человеческой любви. Бывают случаи, когда родить ребенка было бы преступлением: например, для хронических больных или неврастеников третьей степени. — Что тут делать? — Можно, конечно, попытаться поддерживать в таких людях мужество целомудрия, — допустим, музыкой из «Парцифаля»: Парцифаль, этот образцовый идиот, сам имеет достаточно оснований, чтобы не размножаться. Беда, однако, в том, что известная неспособность «совладать с собой» (то есть не реагировать на раздражители, особенно столь «пустячные», как зов пола) как раз и является одним из наиболее верных и частых признаков общего переутомления. Мы сильно просчитались бы, представляя себе, допустим, Джакомо Леопарди образцом целомудрия. Усилия священника или моралиста тут заведомо обречены на неудачу; лучше уж сразу просто посылать в аптеку. В конечном счете здесь обязано выполнить свой долг общество: ведь столь же настоятельных и неотложных требований к нему совсем немного. Общество, как великий поверенный жизни, за всякую неудавшуюся человеческую жизнь перед самой жизнью в ответе, — ему же за эту жизнь и расплачиваться, следовательно, ему же и надлежало бы ее предотвратить. В очень многих случаях обществу следует предотвращать зачатие — невзирая на происхождение, ранг и умственные заслуги оно должно иметь наготове самые суровые меры принуждения, лишения свободы, не останавливаясь при иных обстоятельствах даже перед кастрацией. Библейская заповедь «не убий!» сущая наивность в сравнении с непреложностью запрета на продолжение жизни для декадентов: «не зачинайте!»… Сама жизнь не желает знать и признавать никакой солидарности, никаких «равных прав» между живыми и вырождающимися частями организма: последние надобно вырезать — иначе весь организм погибнет. Сострадание к декадентам, равные права и для неудавшихся — это была бы глубочайшая аморальность, это была бы сама противоприрода под видом морали!
269. Есть хилые, предрасположенные к болезням натуры, так называемые идеалисты, способные в жизни своей возвыситься только до преступления, cru, vert[54]: это великое оправдание их мелкого и блеклого существования, расплата за годы малодушия и лживости; по меньшей мере хоть мгновение силы — от которого они затем и погибают.
270. В нашем цивилизованном мире мы знаем почти исключительно и только убогого преступника, затравленного проклятьями и презрением общества, неуверенного в себе, зачастую преуменьшающего и даже отрицающего свое злодеяние, короче — мы знаем неудавшийся тип преступника; и до чего же претит нам мысль, что все великие люди были преступниками (только с истинным размахом и уж никак не жалкими), что величие неотъемлемо от преступления (именно об этом глаголет нам опыт авгуров и всех тех, кто спускался в самые глубинные недра великих душ). Жизнь вне закона, в статусе «вольной птицы»[55], свободным от обычая, совести, долга — всякий великий человек ведает эту подстерегающую его опасность. Но он и хочет ее: он хочет великой цели, а значит, и средств к ней.
271. Времена, когда людьми правят посредством наград и наказаний, имеют в виду низкую, еще очень примитивную человеческую разновидность: это как с детьми…
Внутри нашей поздней культуры есть нечто, что полностью упразднило смысл награды и наказания, — это фатализм и вырождение.
Действительное определение людских действий и поступков видами на награду и наказание предполагает молодые, сильные, энергичные расы… В старых же расах импульсы столь неодолимы, что одно лишь представление совершенно бессильно…
Неспособность оказать сопротивление малейшему импульсу там, где дан раздражитель, — наоборот, ощущение, что ты должен этому импульсу последовать, — эта крайняя возбудимость декадентов начисто лишает смысла все подобные системы наказания и исправления.
Понятие «исправление» зиждется на предпосылке нормального и сильного человека, отдельный поступок или проступок которого может быть как-то заглажен, чтобы этого человека не потерять, не иметь его своим врагом…
272. Воздействие запрета. — Всякая власть, которая запрещает, которая умеет вызвать страх в том, кому она что-то запрещает, — порождает «нечистую совесть» (то есть вызывает вожделения к чему-то с одновременным осознанием опасности их удовлетворения, с понуждением к скрытности, к лазейке, к украдке). Всякий запрет портит характер тому, кто подчиняется запрету не по своей охоте, а только по принуждению.
273. «Награда и наказание». — Они живут вместе, вместе и приходят в упадок. Сегодня никто не желает награды, не желает ни за кем признавать и права наказывать…
Установилось нечто вроде военного положения: каждый чего-то хочет, каждый имеет своего противника, и, вероятно, разумнее всего добиваешься своей цели, если удается договориться, — если заключаешь договор.
Истинно современным обществом было бы такое, в котором каждый по отдельности заключил бы свой «договор»:
