Детская книга - Антония Байетт

Он мрачно сверлил взглядом стол.

– Мы требуем, чтобы вы оставили его в покое, – сказал он.

– Я только перевожу…

– Значит, это другая, та, Дороти…

Фурии заплескали крыльями в голове у Гризельды. Тайна принадлежала не ей. Она сказала:

– Это тайна. Я не вправе вам ее открыть.

– Что вы наделали?

– Послушайте, – сказала Гризельда. – Это их тайна. Я вам скажу, но только для того, чтобы вы перестали… думать плохое. Это тайна.

– Ну?

– Она его дочь. Она узнала об этом и приехала сказать ему. Он… он ей верит, вы же видите. Они… вы сами видите, как они вместе. Я только перевожу, – решила на всякий случай добавить она, в то же время исподтишка изучая собственное худое, бледное, красивое лицо, мелькающее на страницах альбома для рисования. – А вы – ее брат. Единокровный.

Вольфганг склонил голову набок и принялся разглядывать Гризельду.

– Я считаю, вы теперь должны ему сказать, что вам все известно. Я думаю…

Она хотела сказать: «Я думаю, что в этой истории слишком высокий накал страстей», но не смогла.

Он сказал:

– Я рад, что не вы моя сестра.

– Почему?

– Сами знаете.

Гризельда покраснела и отвела глаза.

– Вы пойдете со мной к нему? – спросил Вольфганг.

При появлении Вольфганга с альбомом и кающейся Гризельдой Штерн слегка растерялся. Он играл спектакль, и вдруг один из актеров перехватил нити. Вольфганг вежливо и неумолимо спросил, правду ли сказала Гризельда. Потом сказал, что отец должен открыться матери, потому что люди говорят недоброе. Ансельм ответил, что давно собирался с ней поговорить. Он хотел лишь… повременить немного, решить, как лучше это сделать, что сказать сыновьям. Он горестно улыбнулся Вольфгангу:

– Теперь, когда ты знаешь, у меня больше нет причин откладывать.

– Простите меня, – сказала Гризельда.

– За что?

– Я выдала вашу тайну.

Гризельде, которая росла одновременно балованной, захваленной и заброшенной, раньше не приходилось так долго играть лишь вспомогательную роль в чужой драме.

– Нет, это хорошо, – сказал Штерн. – Теперь, поразмыслив, я должен благодарить вас.

Ангела Штерн прислала сделанные вручную пригласительные билеты – с ехидно ухмыляющимися херувимчиками – в пансион Зюскинд, приглашая всех – Иоахима, Тоби, Карла, Гризельду и Дороти – на ужин в «Spiegelgarten». Дороти поглядела на херувимов и решила, что у фрау Штерн есть чувство юмора. По такому торжественному случаю Дороти тщательно соорудила высокую прическу.

Фрау Штерн встречала гостей, стоя у фонтана. Она была крупнее мужа по всем измерениям и казалась немного старше – с крупными чертами лица, в короне седеющих светлых волос. Одета безо всякой экстравагантности, в блузку с кружевами и длинную серую юбку. Она пожала всем руки; Дороти – столь же кратко, как и всем остальным. У фрау Штерн было лицо из тех, что в покое выглядят тяжеловатыми, но улыбка или живой интерес мгновенно преображает их. Когда фрау Штерн улыбалась, она становилась похожа на Вольфганга – та же широкая ухмылка, та же сосредоточенная радость. Гостям подали лососину с огурцами, картофельный салат со сметаной и, на выбор, пиво или рислинг. Фрау Штерн сказала, что фигуры на фонтане и зеркала – ее работа. Гризельда смотрела, как фрау Штерн смотрит на Дороти, когда та не видит. Дороти сидела рядом с Леоном, который, полностью владея собой, сказал, что поговорил с братом и рад новости.

По окончании трапезы Ангела Штерн пригласила Дороти в дом, чтобы показать ей свои работы. Все – к этому времени даже преподаватели – поняли, что это значит. Ансельм Штерн вытащил из кармана марионетку – черного кота – и принялся танцевать ею у себя на колене.

– Я покажу вам свою мастерскую, – сказала Ангела Штерн, которая говорила на своеобразном английском.

Они поднялись по крутой лестнице и вошли в большую, почти пустую комнату, где стоял мольберт и на двух столах – глиняные головы, одни неоконченные, другие готовые.

– Это мои сыновья, – сказала Ангела, показывая на три головки очень явно новорожденных младенцев. – Здесь Вольфганг, здесь Леон, здесь Экхард, который не жил. Я люблю своих сыновей, и я люблю свою работу, и я рада видеть вас у себя в доме, фрейлейн Уэллвуд.

– Дороти?..

– Дороти.

– Спасибо, что вы меня пригласили.

– Я считаю, что все мы имеем право любить, где должны… когда должны… и что мы… не должны себя сковывать? Но вы понимаете: убеждения человека и его чувства – это не одно и то же. Я… я не знала, что… что вы живете на свете. Я встречалась с вашей матушкой, когда она была здесь. Она прекрасная женщина, полная жизни. Тогда она была очень несчастна. Мы пытались ее утешить. Мои убеждения диктуют, что я должна быть счастлива видеть вас, фрейлейн… тебя, Дороти, и теперь, когда я тебя вижу, я думаю, что действительно буду счастлива. Приходи к нам почаще. Я покажу тебе свою работу. Это комната, где я могу быть собой. Я хочу, чтобы ты поближе узнала меня… также и меня. Думаю, мне больше ничего не надо говорить.

– Вы невероятно добры.

– Если и есть чья вина, то никак не твоя. Вот мои сыновья как херувимы, а здесь они начинают быть молодыми людьми. Это Ансельм. Я не могла его лепить без куклы в руке. У меня не вышло изобразить его так, чтобы мне самой нравилось. Еще я рисую карикатуры, это у меня получается лучше, я могу сделать упрощенный… как вы говорите… край… силуэт его внешности…

Позднее, вспоминая этот разговор, Дороти подумала, что Ангела была полна решимости и вести себя порядочно, и не допустить, чтобы ее оставили за бортом. Еще позже Дороти поняла, что Ангела Штерн во многом похожа на Олив Уэллвуд. «Это комната, где я могу быть собой». Дороти была в том возрасте, когда еще удивляет собственная способность понять и описать чужие чувства и душевные движения. Если ты понимаешь ход чьих-то мыслей, значит этот человек тебе нравится? Дороти несвойственны были страстные привязанности и спонтанные эмоции. Все это бурление чувств – волнение, восторг и страх – по поводу новонайденного отца ее беспокоило. Любовно вылепленные Ангелой Штерн головки сыновей напоминали сказки, которые Олив писала для своих детей, – выражение любви, выражение отдельности.

Здравый смысл – это и благословение, и проклятие. В Мюнхене у Дороти было время все хорошенько обдумать. Если она собирается стать врачом, ей придется вернуться в «Жабью просеку» и сдать экзамены в университет. У нее мелькнула мысль – остаться в южной Германии и выучиться на врача тут, но у немецких женщин в то время было еще меньше возможностей для учебы, чем у британских. Кроме того, Дороти понятия не имела, что скажут ее новообретенные родственники, если она попросится к ним жить. А потом поняла, что и не хочет тут оставаться – по крайней мере, пока. Здесь она была счастлива, но все равно тосковала. Она скучала по древесному дому, ей не хватало соседства с Куинз-колледжем на Харли-стрит, лекций на Гоуэр-стрит. Кроме того, по-прежнему непонятно было, что делать с учителями. Гризельда и Карл знали, что происходит, и приняли Вольфганга с Леоном как некое подобие кузенов по женской линии. Дороти решилась. Она попросила Гризельду под страшным секретом все рассказать Тоби Юлгриву. А Карла попросила рассказать Иоахиму Зюскинду – под еще более строгим секретом. Они станут частью кружка, знающего правду об Ансельме Штерне и Дороти Уэллвуд, и будут поддерживать удобную легенду, что Дороти – на самом деле Уэллвуд и потому может вернуться домой. Дороти не знала, что подумает Тоби, ведь он столько лет любил ее мать. Дороти пыталась заново продумать, переосмыслить то, что ей было известно об отношениях этой пары. Дороти подумала, не знал ли Тоби с самого начала, что Дороти – не дочь Хамфри, и решила, что нет. Она бы заметила, что он уже знает. С виду было не похоже. Он явно растерялся.

А как ей подготовить свое возвращение – в каком-то смысле спуск – в «Жабью просеку»? Дороти написала письмо матери. Это заняло немало времени.

Дорогая Матушка-Гусыня!

Я так рада была получить от тебя письмо и узнать, что дома все хорошо. Я скучаю по младшим, по Тому и даже по английскому пейзажу, хотя Мюнхен – потрясающе красивый город. Я многому учусь. Немцы на нас совсем не похожи, а когда видишь людей, совсем непохожих на тебя, начинаешь понимать себя лучше.

Не знаю, почему ты решила, что моя сказка мне больше не интересна. Я всегда радуюсь продолжению и хочу узнать, что было дальше. Я показала ее герру Ансельму Штерну, в чьем театре мы часто бываем. Он сказал, что миссис Хиггль, возможно, имеет отношение к сказке братьев Гримм «Ханс майн игель», и показал нам свою собственную постановку, кукольный спектакль по этой сказке. Мы очень подружились с герром Штерном и всей его семьей. Фрау Штерн – скульптор. Не знаю, знакома ли ты с ней. Она очень добрая, гостеприимная женщина и часто приглашает нас всех – в том числе репетиторов – на ужин. Мы очень подружились с Вольфгангом и Леоном, сыновьями герра Штерна. Они говорят с Гризельдой по-немецки, а Карла водят по кабаре и кафе! Я знаю, тебе жалко, что мы не попадем в «Жабью просеку» на праздник Летней ночи, но Штерны пригласили нас отпраздновать его здесь, с ними, и мы будем вспоминать вас всех. Здесь этот праздник называется Johannisnacht[56]. Все мюнхенцы – то есть все, кто принадлежит к артистическим кругам Швабинга, – надевают карнавальные костюмы по малейшему поводу, так что нам тоже придется придумать себе костюмы. Герр Штерн обещал дать кукольный спектакль по «Сну в летнюю ночь». Мюнхенцы обожают прогуливаться и смотреть на Bauerntanz[57] – это когда люди танцуют на улицах. Герр Штерн говорит, что может сделать сельских жителей в «Сне в летнюю ночь» похожими на немецких Bauern[58]. Я учу немецкий, но дело идет очень медленно. Зато Гризельда говорит по-немецки, словно лебедь плывет по реке. Но она тоже будет рада вернуться домой. Все передают привет тебе, и папе, и всем остальным в «Жабьей просеке».