Афродита у власти: Царствование Елизаветы Петровны - Евгений Анисимов

Несмотря на витиеватость стиля, задание, данное императрицей Чоглоковой, предельно ясно — от этого брака нужен ребенок, и главный смысл ее, обер-гофмейстерины, забот состоит в том, чтобы Екатерина вела себя так, как необходимо для зачатия и рождения ребенка. С точки зрения государственного, династического интереса, здесь нет ни цинизма, ни грубого вмешательства в интимную сферу человеческих отношений, а есть только государственная целесообразность и необходимость. В Китае, например, велся журнал соитий императора с его женами и наложницами. В Европе нередко бывало, что королевские роды проходили публично, в присутствии дам двора, чтобы не возникало подозрений в подмене родившегося ребенка. Естественно, что не менее важно было, чтобы отцом ребенка стал не кто иной, как муж королевы или принцессы. Этим, кстати, и объясняется столь строгий режим, постоянное наблюдение за Екатериной, отсутствие к ней всякого доверия со стороны Елизаветы. Сразу же после рождения Павла Петровича режим этот был резко ослаблен, и Екатерина получила не виданную ранее свободу.

Инструкция была написана, принята к исполнению, великий князь ни единой ночи не проводил за пределами спальни жены — за ним тоже велось постоянное наблюдение, — но шли месяцы, годы, а детей так и не было. Елизавета даже запрещала Екатерине ездить в мужском седле, считая, что это может помешать беременности. Но все напрасно. Из предшествующего повествования мы поняли, что у Екатерины были свои, довольно жесткие взгляды на то, кто должен быть инициатором нормальной семейной жизни. Петр же хранил равнодушие к своей супруге. При этих обстоятельствах дети появиться не могли… Впрочем, предоставим слово самой Екатерине, которая, вероятно в 1774 году, написала «Чистосердечную исповедь» для своего фаворита Григория Потемкина.

Это была своеобразная амурная летопись, рассказ о мужчинах, бывших у Екатерины до Потемкина. «Марья Чоглокова, — начинает Екатерина, — видя, что через девять месяцев обстоятельства остались те же, каковы были до свадьбы, и быв от покойной государыни часто бранена, что не старается их переменить, не нашла инаго к тому способа, как обеим сторонам сделать предложение, чтоб выбрали по своей воле из тех, кого она на мысли имела. С одной стороны выбрали вдову Грот, которая ныне за артиллерии генерал-поручиком Миллером, а с другой — Сергея Салтыкова и сего по видимой его склонности и по уговору мамы (то есть Елизаветы. — Е.А.), которую в том наставляла великая нужда и потребность. По прошествии двух лет Сергея Салтыкова послали посланником (в Швецию с объявлением о рождении цесаревича Павла Петровича. — Е.А.), ибо он себя нескромно вел, а Марья Чоглокова у большого двора уже не была в силе его удержать. По прошествии года и великой скорби приехал нынешний король Польский», то есть Станислав Август Понятовский — второй фаворит Екатерины. Близок к этому рассказу и отрывок из первого варианта мемуаров Екатерины, где она описывает под 1752 годом беседу с Чоглоковой, которая, после многословных отступлений, заявила, что «бывают иногда положения высшего порядка, которые вынуждают делать исключения из правила» и что «Вы увидите как я люблю свое отечество и насколько я искренна; я не сомневаюсь, чтобы вы кому-нибудь не отдали предпочтения, представляю вам выбрать между Сергеем Салтыковым и Львом Нарышкиным. Если не ошибаюсь, то избранник ваш последний». «На это я воскликнула: “Нет, нет, отнюдь нет”. Тогда она сказала: “Ну, если это не он, то другой наверно”. На что я не возразила ни слова, и она продолжала: “Вы увидите, что помехой вам буду не я”. Я притворилась наивной…»

В принципе, мораль и высшие государственные цели позволяли Чоглоковой прибегнуть к подобному способу сексуального обучения своих подопечных. Нравы XVIII века, особенно при дворах государей, этому благоприятствовали — они были весьма вольные, если не сказать резче, и сама Екатерина в мемуарах часто рассказывает о постоянных интрижках, происходивших вокруг нее. Плоха была та дама, у которой не было своего «амуру». Измены считались нормой, а любовь в супружеской паре встречалась крайне редко: как с возмущением восклицала героиня одной из комедий А.П.Сумарокова, она «не какая-то посадская баба», чтобы мужа своего любить.

Несомненно, двадцатишестилетний Сергей Васильевич Салтыков — сам, кстати, человек женатый — нравился Екатерине и был ее первым увлечением, расставание с которым стало потом причиной «великой скорби». Он, «прекрасный, как день», появился в поле зрения великой княгини не сразу после первых девяти месяцев ее супружества, как может показаться нам из «Чистосердечной исповеди», а несколько лет спустя после назначения Чоглоковой в гофмейстерины великой княгини, в 1752 году, что согласуется с последующей хронологией любовников по «Исповеди».

Рассказ о Салтыкове в мемуарах Екатерины овеян романтическим флером, так часто свойственным воспоминаниям о первой, самой чистой и возвышенной любви. А объяснение на охоте, беллетризированное впоследствии мемуаристкой, выглядит как сцена из романа: «Сергей Салтыков улучил минуту, когда все были заняты погоней за зайцами, и подъехал ко мне, чтобы поговорить на свою излюбленную тему: я слушала его терпеливее обыкновенного. Он нарисовал мне картину придуманного им плана, как покрыть глубокой тайной, говорил он, то счастье, которым некто мог бы наслаждаться в подобном случае. Я не говорила ни слова. Он воспользовался моим молчанием, чтобы убедить меня, что он страстно любит, и просил меня позволить ему надеяться, что я, по крайней мере, к нему не равнодушна. Я ему сказала, что не могу помешать игре его воображения. Наконец, он стал делать сравнения между другими придворными и собою и заставил меня согласиться, что заслуживает предпочтения, откуда он заключил, что и был уже предпочтен. Я смеялась тому, что он мне говорил, но в душе согласилась, что он мне довольно нравится. Часа через полтора я сказала ему, чтобы он ехал прочь, потому что такой долгий разговор может стать подозрительным. Он возразил, что не уедет, пока я не скажу ему, что я к нему не равнодушна, я ответила: “Да, да, но только убирайтесь”, а он: “Я это запомню” и пришпорил лошадь, я крикнула ему вслед: “Нет, нет!”, а он повторил: “Да, да!” Так мы расстались». (Заметим при этом, что свидание происходило в имении Чоглоковых, с которыми Салтыков был тесно связан.)

Из всего вышесказанного еще не следует вывод о том, что отцом Павла был именно Сергей Салтыков, как полагают иные любители истории. Но слухам об этом не было конца, тем более что даже из приведенных отрывков видно, что Екатерине Салтыков нравился. И все же это не обязательно означает, что Павел — не сын Петра Федоровича, тем более что, по сведениям некоторых иностранных дипломатов, после уже упомянутой небольшой хирургической операции великий князь приобрел способность вступать в интимную связь с женщинами, в том числе и с собственной женой. Слухи о «зазорном» происхождении Павла ходили и при Екатерине-императрице, достигая ушей цесаревича Павла Петровича и, конечно, мало способствуя его психической уравновешенности.

С рождением сына отношения с мужем у Екатерины прекратились. Зато ей удалось наладить тесные связи с верхушкой русского общества. Для этого она использовала все свое обаяние, хитрость, умение нравиться, быть простой и доброжелательной. Постепенно к ее умным речам стали прислушиваться и высокопоставленные сановники. Многие из них, видя характер наследника Петра Федоровича, его прусские симпатии, понимали, что будущее царствование может плохо для них кончиться. Особенно глубоко призадумался канцлер Бестужев-Рюмин. Приход к власти Петра III означал бы для него катастрофу. И опытный интриган искал выход из положения, который бы спас его. Постепенно оформились несколько идей, которые предполагали некий план действий. Он сводился к тому, что в случае смерти императрицы Елизаветы Петровны на престол должен вступить не Петр III, а Павел I — сын Петра и Екатерины. Последняя же должна была стать регентшей при мальчике-императоре. Канцлер считал, что Екатерина Алексеевна имеет «характер в высшей степени твердый и решительный». Он вел тайные беседы с великой княгиней, составлял проекты будущего нового порядка, в котором с неизменностью отводил себе главное место при неопытной регентше.

Но он не знал масштабов честолюбия Екатерины. Она уже созрела для власти и готова была пуститься в плаванье самостоятельно. Между тем ее шансы занять престол Бестужев и многие другие наблюдатели оценивали крайне невысоко. Фавье в 1761 году писал о ней: «Нельзя отрицать, что великая княгиня — женщина большого ума, весьма образованная и способная к делу». И это было общее мнение всех, кто в концу 1750-х годов знакомился с Екатериной. Наблюдатели подмечали, что великая княгиня весьма честолюбива и умна, превосходит в этом своего мужа и хочет властвовать. Но тут же следовало неутешительное для этой незаурядной женщины заключение — ее возможности никогда не будут реализованы. Этого ей не позволит, вступив на престол, Петр Федорович, не получит она власти и при любом другом варианте. Ее немецкое происхождение, отрыв от русского общества помешают ей прийти к власти. Только сама Екатерина думала иначе.