Нахимов - Наталья Георгиевна Петрова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Эти воспоминания ценны тем, что показывают реальную необходимость присутствия Нахимова на передовой, ясное понимание им значения фортификационных работ. Недаром на замечания об опасности он не уставал отвечать: «Берегите Тотлебена!»
В оценках людей Нахимов был строг, но на награды щедр. Когда адмирала спрашивали, кого следует наградить, он был готов зачесть список всех, кто был на бастионах. В архиве сохранилось немало рапортов и представлений за подписью Нахимова, особенно ко дню Пасхи 27 марта и после второй бомбардировки в апреле. Месяц в Севастополе шёл за год службы, Нахимов просил распространить это правило и на гражданских чиновников, и на гарнизон города. Он предлагал выдавать нижним чинам в качестве награды денежное пособие.
Помогать офицерам было сложнее, особенно имеющим большие семьи и нуждающимся. Для тех семейных офицеров, кто жил на одно жалованье и потерял во время осады имущество, Нахимов просил у великого князя Константина аренды[58], среди них были контр-адмирал Панфилов, капитаны 1-го ранга Кислинский, Микрюков, Винк, капитан 2-го ранга Керн.
Фельдшеров, кондукторов, мастеровых и рабочих — всего 84 человека — Нахимов в апреле представил к денежному поощрению. Сам Нахимов 27 марта был произведён в адмиралы и в приказе благодарил своих подчинённых:
«Геройская защита Севастополя, в которой семья моряков принимает такое славное участие, была поводом для беспримерной милости монарха ко мне как к старшему в ней... Завидная участь иметь под своим начальством подчинённых, украшающих начальника своими доблестями, выпала на меня».
Нахимов считал себя не руководителем, но старшим в севастопольской семье; как отец гордится детьми, так и он видел себя украшенным доблестями своих подчинённых.
«Я надеюсь, что господа адмиралы, капитаны и офицеры дозволят мне здесь выразить искренность моей признательности сознанием, что, геройски отстаивая драгоценный для государя и России Севастополь, они доставили мне милость незаслуженную. Матросы! Мне ли говорить вам о ваших подвигах на защиту родного нам Севастополя и флота? Я с юных лет был постоянным свидетелем ваших трудов и готовности умереть по первому приказанию; мы сдружились давно; я горжусь вами с детства... на бастионах Севастополя мы не забыли морского дела, а только укрепили одушевление и дисциплину, всегда украшавшие черноморских моряков»370.
Что же удивляться любви матросов к отцу-командиру, если он, надевая адмиральские эполеты, выразил им отдельную благодарность?!
Нахимову приходилось подписывать не только наградные листы. О смерти тех, кого он знал лично, он сообщал их родственникам. Он писал брату Истомина и вдове Лазарева о захоронении Корнилова и Истомина рядом с их учителем, вице-адмиралу Л. М. Серебрякову — о гибели его сына Марка, капитан-лейтенанта, добровольно вызвавшегося пойти на ложементы Камчатского люнета и убитого ночью случайной гранатой: «Согласившись на просьбу сына, Вы послали его в Севастополь не для наград и отличий. Движимые чувством святого долга, лежащего на каждом русском и, в особенности, моряке, Вы благословили его на подвиг, к которому призывал его пример и внушение, полученные им с детства от отца своего. Вы свято довершили свою обязанность, он с честью выполнил свою»371.
Бомбардировки не прошли бесследно для самого Нахимова. Получив серьёзный ушиб камнем в спину, он, хотя и не признавался в этом, был вынужден два дня не выходить из комнаты. Князь Васильчиков, случайно узнавший о контузии — уже второй, — тщетно уговаривал Нахимова позвать врача.
Третья бомбардировка
К маю в городе уже не осталось уголка, куда не залетали снаряды и осколки. Можно было простоять под ядрами несколько часов, уцелеть на 4-м бастионе или Малаховом кургане и погибнуть у переправы на Северной стороне, отправляясь в отпуск домой. Число прислуги на батареях уменьшалось день ото дня, все резервы флотских были исчерпаны — а ведь они составляли костяк обороны.
В людях чувствовалась усталость, в письмах всё больше говорили о том, что шлют мало новых орудий и войск — видимо, «в Петербурге не вполне оценивают тягости и опасности настоящего положения», что скоро уже и ругать начнут черноморцев, мол, худо воюете. «Это всегда так бывает — сперва хвалят, а потом перестают, да, кроме того, стараются отыскивать дурные стороны. Ну, да Бог с ними! Мы чисты перед собой, и лучшее мнение для нас — это наших же товарищей и наших начальников, т. е. моряков, а не других. Один Павел Степанович может вполне оценить наши труды, и его отзывы о нас и внимание, какое он оказывает нам, конечно, дороже всех мнений и отзывов других...»372
Павел Степанович действительно ценил труды моряков, а вот бездеятельности командующего сухопутными силами в Крыму Горчакова не понимал: зачем губить людей в пассивном стоянии? Почему армия ничего не предпринимает? Ему говорили об ожидаемых подкреплениях, а между тем неприятель явно готовился к боям у Чёрной речки. В мае Горчаков со штабом переехал на Мекензиевы горы, и в городе Нахимов остался командовать один — если не считать Остен-Сакена, начальника севастопольского гарнизона.
Нахимов по-прежнему делал объезд верхом, не обращая внимания на пули, которые так и роились вокруг него. «Матросы удивительно любят его... вчера он разъезжал по батареям и, когда проходил с одного фаса на другой, только и слышно было: “Наконец-то наш адмирал пришёл на нас поглядеть, ведь когда пройдёт, словно царь, так и душе легче!”»373. Конечно, Нахимову было лестно слышать такие слова от матросов, многих он знал в лицо, особенно ветеранов. Осмотр батарей позволял ему видеть изменение обстановки и оперативно принимать решения.
Позиции неприятеля приблизились настолько, что стрельба шла почти в упор. «В ближнем бою, — писал Нахимов в приказе, — первый выстрел решает половину дела». Потому он предписывал с рассветом проводить наблюдение, уточнять прицел, затем быстро и метко сбивать батарею. Для такого боя он разрешал делать по 60 выстрелов на орудие. Особенно отрадно было морякам услышать такие слова из приказа: «Ближний бой — единственное средство к решительной победе на море — даст такой же результат на берегу и вознаградит бдительность, опытность и искусство доблестных моряков-артиллеристов»374.
Даже противник отдавал дань уважения морским артиллеристам. На вопрос, почему так мало палят, пленные отвечали: «Едва успеваем открыть огонь, как орудие бывает подбито»; «Если бы у нас были такие артиллеристы, мы бы давно срыли ваши укрепления»; «Русские пристально следили за каждым нашим шагом и принимали меры,
