Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

Но это ведь была Наташа. Наша боевая Натка, которая даже сучку Таню могла припугнуть одним лишь разъярённым взглядом, которая при нас так лихо отшивала наглых парней, что хотелось брать мастер-классы, а ещё каждую неделю находила новую причину, почему Дима Романов мудак и мне не стоит тратить на него даже свои слюни, и в этом оказалась полностью права. И как она могла пойти на всё это? Как могла сбежать к Яну после всего, что он делал?

— Яна в той компании боялись. У его семьи очень большие связи, деньги, да и сначала всю наркоту доставал именно он, это потом уже приносить её стал Ермилов со своим старшим братом, в чьей квартире вы тогда были. Поэтому против него никто не шёл: боялись попасть в немилость и вылететь из тусовки, где щедрые богатенькие детки с барского плеча бесплатно угощали дорогим алкоголем и наркотой тех, кто обеспеченных родителей не имел, но делал всё возможное, чтобы влиться и стать «своим». Наташа там была неприкосновенной, на неё даже взглянуть косо боялись, не говоря уже о том, чтобы обсуждать или сплетничать. Зато сам Ян мог её открыто оскорблять и посылать, и когда они сильно ругались, то он уходил в комнату трахаться с любой первой подвернувшейся девчонкой, а Наташа сидела и скулила под закрытой дверью.

— И они шли? Знали, видели, что происходит, и шли с ним?

— Только в очередь не выстраивались, — с горькой усмешкой покачал головой Максим, — поэтому я ничуть не удивился, когда Ян внезапно куда-то свалил и оставил почти бессознательную Колесову на Артёма, а тот попросил меня немного с ней посидеть. А когда она пришла в сознание, то впала в дикую истерику. Я вызвонил Тёму, и нам вместе кое-как удалось её успокоить, но он сам очень испугался и обо всём мне рассказал. Судя по всему, Наташа даже не поняла, что, кроме Тёмки, во время её истерики там был и я тоже — тогда мы с ним вообще были похожи, как две капли воды. И не думаю, что ей будет приятно узнать, а я никогда и никому об этом не рассказывал и не рассказал бы, не услышь ты всё сама.

— Это ведь получается… — у меня на языке так и крутилось «изнасилование», но произнести вслух просто не хватало духу. Не перед тем, чей ранее любимый брат принимал в этом участие. — Это… принуждение?

— Я не знаю, как это правильно назвать, Поль, — тяжело вздохнул он, наверняка и сам догадавшись, какую формулировку я подразумевала. — Она как бы была не против, но ей не хватило бы духу отказать Яну, даже предложи он ей почку наживую вырезать, и все это знали. И уж Артём-то знал получше многих, они ведь очень близко общались и до сих пор, несмотря ни на что, в отличных отношениях друг с другом. А тогда она… — Иванов замялся, и в этот раз у него покраснели даже уши, а голос окончательно стих, — тогда она плакала и спрашивала, как Ян мог просто уйти.

Меня тряхнуло от мороза, пробежавшегося по коже, и я быстро подтянула ноги на кровать, обхватила руками колени и упёрлась в них лбом, позволив вновь появившимся слезам щедро заливать свою одежду. Это всё было больно, так больно, словно кто-то воткнул вилы мне в грудь и проворачивал, неторопливо и с нажимом крутил их, наслаждаясь тем, как разрывалась кожа, дробились рёбра и все внутренности превращались в кровавое месиво.

То, что происходило между Наташей и Яном, не имело ничего общего с любовью. Это было ненавистью, манипуляциями, жестокостью, болезненной зависимостью — чем угодно, но не тем светлым и искренним чувством, ради которого стоит жить. И мне хотелось возвести руки к небу и спрашивать, как же она умудрилась, как же не поняла, как же позволяла так долго и планомерно уничтожать себя?

А потом спросить, как она выдержала всё это. Как вообще можно выдержать столько предательства от того, кого любишь, и не сойти с ума?

Понимание приходило ко мне медленно, подкрадывалось вместе с тёплыми мужскими ладонями, которые легли на плечи и провели по рукам, аккуратно схватили совсем уже заледеневшие пальцы. Вместе с дыханием Максима, которым он пытался мои пальцы отогреть, прерываясь лишь для того, чтобы пройтись невесомыми поцелуями по каждой костяшке. Вместе с тем, как он ловко подтянул плед и укутал меня в него, положил мою голову к себе на колени и нашёптывал на ушко какие-то банальные нежности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Я впервые влюбилась по-настоящему именно в него. Были какие-то милые мальчики в моей первой школе, про которых я напрочь забывала при первых же незначительных проблемах с оценками. Был Дима Романов, тащиться по которому было равносильно вступлению в фан-клуб какой-нибудь восходящей звезды Голливуда. Но с Ивановым всё стало иначе, по-особенному, и совсем не в том смысле, как обычно хочется девушкам. Никакой сопливой романтики, роскошных букетов или трёх килограмм конфет, предшествующих нормальному приглашению на свидание или первому поцелую. Он швырнул в меня землёй, бесчисленное количество раз обозвал, довёл до слёз и помог искупаться в грязи. Он доводил меня придирками, изводил шутками и продолжает доставать своим талантом ляпнуть какую-нибудь дурость в самый неподходящий момент.

А я всё равно налюбоваться, наслушаться, надышаться на него не могла. Пыталась объяснить себе, что это потому что взаимно — первый раз, и возраст уже, гормоны бушуют и подталкивают в крепкие объятия. Но на самом деле просто любила его так, что передать словами это уже не получалось. Зато получалось прочувствовать. Потянуться ближе к нему и вдохнуть в себя воздух, только что вылетевший из его рта, а потом смаковать, перекатывать эту эфемерную сладость на языке и испытывать от этого блаженство.

И чем же я отличалась от Наташи, на самом-то деле? Я не знала о Максиме ничего, кроме того, что рассказывал он сам. И при этом умудрилась довериться ему настолько, что практически сбежала из дома, отдалась и готова простить всё, лишь услышав в его голосе грусть, хотя всегда считала себя разумной. Но эмоции брали верх, они с лёгкостью укладывали зародыш рациональности на лопатки и затыкали ему рот, не позволяя испортить момент, когда можно снова насладиться близостью любимого человека.

Натка же влюбилась в Яна совсем ребёнком и пронесла это чувство сквозь многие года, не сдаваясь и не отказываясь от него. Она оказалась готова на всё, даже, наверное, на слишком многое, чтобы быть вместе с ним, задействовав и детскую наивность, и юношеский максимализм, и девичью веру в «он исправится». Может быть, взамен всех тех жертв ей было достаточно просто вот так же лежать у него на коленях и прикрывать глаза от удовольствия, пока пальцы ласково перебирают волосы. Может быть, для неё он когда-то был, есть и будет совсем другим, таким, кто действительно смог бы оценить и заслужить её жертвы?

Может быть, в отличие от неё, мне не понадобятся и долгие годы, чтобы окончательно растаять в своей любви. Я уже стала зависима.

***

Тихий, нерешительный стук я упрямо игнорировала, не собираясь поддаваться и выныривать из приятной, нежной дымки, окутывающей тело и мысли. Но монотонный звук, как назло, повторялся снова и снова, и по мере того как спасительный туман развеивался под грубым натиском реальности, мне становилось так паршиво, что почему-то хотелось застонать и забиться в какой-нибудь тёмный угол, как раненый зверь.

Кстати, забиться подальше — это отличная идея, и именно её реализацией я занялась незамедлительно, пытаясь перевернуться на другой бок и уползти куда-нибудь от настойчивого раздражителя. Но не вышло, потому что лицом я внезапно упёрлась в преграду. Мягкую и с таким знакомым потрясающим запахом…

— Всё же разбудили тебя, — с грустью заметил Иванов, на чьих коленях я умудрилась снова вот так внаглую заснуть прямо среди бела дня, и тут же громко гаркнул: — Открыто!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Дверь в его комнату медленно приоткрылась, и в образовавшуюся щель воровато сунулась голова Артёма, первым делом сосредоточенно переводящего взгляд с меня на своего брата. Но, раньше чем я подумала о странностях в его поведении, он резко дёрнулся назад, и брошенная Максимом подушка угодила в дверной косяк.

— Теряешь форму, Макс, — насмешливо заметил Артём, на этот раз уже уверенно зайдя внутрь и нагло облокотившись плечом о шкаф. Его расслабленное и самодовольное выражение лица ничуть не вязалось с той обидой, которая должна была остаться между братьями после недавнего яростного спора. — Никита потребовал подняться и спросить, придёте ли вы перекусить.