Точка Лагранжа (Сборник) - Кирилл Бенедиктов

— Да, совершенно поразительно, но да, да. Сам, сам нашел Дверь. Кто бы мог подумать, такой хорошенький мальчик… — тут он добавил еще несколько слов, которых я не понял. — Что ж, будем считать, нам обоим сегодня очень крупно повезло. Значит, тебе никто-никто не рассказывал о Красном городе?

Я помотал головой. Где-то в глубине души я чувствовал нарастающее беспокойство — возможно, оно было вызвано непонятными словами Волшебника. Я начал прикидывать, догонит ли меня этот неповоротливый с виду дядька, если я внезапно развернусь и рвану к Двери.

— Что ж, тогда, возможно, тебе предстоит узнать о нем много интересного. Только не жди, что я стану рассказывать тебе о Городе. Сам все узнаешь и сам решишь, стоит ли говорить об этом другим. Ты ведь еще никому не говорил о том, что здесь видел?

— Нет, — почти честно ответил я, рассудив, что попытку удивить бабушку с дедушкой известием о дыре под шкафом можно в расчет не принимать. — И не собирался. Это только моя тайна.

— Она не перестанет быть твоей, если ты поделишься с кем-то, кому можно доверять. С лучшим другом, например. Наоборот, только тогда ты по-настоящему поймешь, что у тебя есть тайна. Ведь тайна — это всегда что-то, во что можно посвятить. Ты меня понимаешь?

— Понимаю. Но, если я расскажу об этом месте друзьям, они захотят прийти сюда вместе со мной. Я никого не хочу приводить сюда! Это мое место, я его нашел, и оно будет только моим.

Волшебник засмеялся. Когда он смеялся, его круглый живот ходил ходуном под грязноватой тканью комбинезона, а в многочисленных карманах позвякивали какие-то металлические инструменты.

— Умный мальчик. Тогда не рассказывай никому о том, что ты нашел Город. Приходи сюда один, всегда только один. Когда-нибудь ты осмелишься дойти до Красного города и увидишь, какие чудеса он скрывает. Тогда тебе непременно захочется поделиться с кем-нибудь тем, что ты узнал, это уж точно. А пока храни свою тайну, храни ее, мальчик.

Потом он посерьезнел и указал своими длинными ножницами на бело-золотой обломок, по-прежнему валявшийся у меня под ногами (честно говоря, я совершенно забыл о нем):

— Ты ведь сюда за этим пожаловал? Можешь забрать. Мне это больше не нужно.

— Спасибо, — поблагодарил я, наклонился и поднял «золотой камень». Он оказался значительно легче, чем я предполагал. — Я пойду.

— Иди, конечно, иди. Когда вернешься сюда снова, можешь спокойно идти в Город — для тебя там опасностей нет. Все, что понравится, можешь уносить с собой — теперь ведь это и твой Город тоже. Подумай только, как ты объяснишь, откуда взялось, например, вот это! — Он снова указал на мой трофей изогнутым клювом «секатора».

— Нашел, — ответил я коротко и, боюсь, не слишком вежливо. Беспокойство, которое я испытывал уже несколько минут, достигло апогея. — Ну… пока!

Выкрикнув последние слова, я развернулся и во всю прыть помчался к безнадежно далекой Двери, крепко зажав под мышкой «золотой камень». Чересчур крепко, к несчастью, — когда я снова вывалился в уютный и безопасный садик, кусок похожего на гипс белого материала треснул посередине, превратив один трофей в два.

Дома, к моему удивлению, на мою добычу внимания не обратили, и она без особых проблем перекочевала ко мне под кровать, где заняла почетное место в коробке с двумя комплектами оловянных солдатиков и пластиковой пушечкой, стреляющей шариками от пинг-понга. Время от времени я извлекал свои трофеи из коробки и подолгу рассматривал загадочные обломки, вспоминая странную встречу с круглолицым Волшебником.

Прошло семь лет.

Все эти годы я продолжал наведываться в красный мир. Не слишком часто — иногда раз в месяц, иногда еще реже, — но достаточно регулярно, чтобы не забыть о его существовании. Я уже приблизился к воротам Красного города и даже прошел сквозь них. За воротами меня ожидали новые открытия, одно другого удивительнее и загадочнее. Я добыл в руинах много новых трофеев, которые теперь хранились у меня под кроватью — в обычных картонных коробках, спрятанные от постороннего глаза среди игрушек. Никто не интересовался ими; даже если родители случайно замечали тот или иной предмет, то с характерной для взрослых невнимательностью к деталям считали, что я нашел его где-то на улице. В каком-то смысле так оно и было; вот только улицы, на которых можно обнаружить подобные сокровища, лежат далеко за пределами нашего мира. Полупрозрачный шар, будто бы выточенный из мерцающего серебристого хрусталя. На ощупь он чуть шероховат, а весит совсем немного, словно сделан не из хрусталя, а из бумаги. Если долго смотреть сквозь него на свет, в глубине шара начинают проступать контуры другой сферы, поменьше, а затем еще одной, совсем крошечной. Возможно, вложенных друг в друга шаров куда больше, но глаз способен различить только три. Если вглядываться долго и внимательно, можно дождаться момента, когда разноцветные сферы начнут вращаться — каждая по своей орбите, отчего серебристая вселенная, заключенная в хрустальную оболочку, обретет странное сходство со сложным часовым механизмом.

Чудесная птица, вырезанная из кусочка светлого дерева. Размером с фалангу пальца, она сделана так искусно, что кажется живой. Глаза у нее похожи на маковые росинки и блестят словно стеклянные. Если взять ее в руки, то можно услышать тихое ритмичное биение, будто в ладони бьется крохотное теплое сердце. Птица не движется, не шевелит плотно прижатыми к туловищу крыльями, но это только обман. Я точно знаю, что стоит отвернуться, оставив ее без надзора, особенно на краю стола под открытой форточкой, как она бесследно исчезнет. Поэтому птицу я держу в плотно закрывающемся деревянном ящике из-под кубиков — сами же кубики, за ненадобностью, я тайком выкинул в мусоропровод.

Среди моих сокровищ встречались странные металлические цветы, или, вернее сказать, напоминающие цветы конструкции из переплетенных, стыкующихся под немыслимыми углами тонких трубочек и штырьков. Их было много в неглубоких ямах сразу за городской стеной, где они росли из красноватой пыли, словно диковинные сорняки, издавая тихое-тихое, на пределе слышимости, гудение. Это гудение поначалу отпугивало меня — похожий, только более громкий звук я слышал под линиями высоковольтных передач и потому опасался, что, притронувшись к металлическим кустикам, получу удар током. Но любопытство пересилило, и однажды, вооружившись длинной сухой палкой, я отбил верхушку одного из сорняков. Она отлетела неожиданно легко, откатившись к самому краю ямы, и я без особого труда извлек ее оттуда. В яме остался обезглавленный металлический стебель, угловатый и поблескивающий серебром свежего скола. Сам цветок оказался очень легким, приятным на ощупь и, что самое поразительное, продолжал негромко гудеть. Гудение не прекратилось ни через день, ни через год — видно, оно было таким же неотъемлемым свойством этой штуковины, как шум волн, таящийся в глубине морской раковины.