«Жажду бури…». Воспоминания, дневник. Том 1 - Василий Васильевич Водовозов

может нас вывезти. Григорий Александровский, поддерживавший в это время личные отношения почти с одним только Василенко, в свою очередь подзуживал его:

— У вас 10 000? Этого совершенно достаточно, чтобы поставить провинциальную газету. Если бы у нас было столько! Мы не были бы вынуждены продать ее.

Но от ответа на вопрос, сколько же было у них, уклонялся. Кроме того, он очень торопил нас, говоря, что его брат одновременно ведет переговоры еще с одной группой покупателей и что они продадут газету тому, кто первый даст свое согласие. Мы сильно подозревали, что эта вторая группа существовала только в воображении, так как было крайне невероятно, чтобы о ней никто ничего не знал (о наших планах верещали все воробьи на киевских крышах), но так уж устроен человек, что все-таки у нас шевелилось опасение: а ну как мы упустили случай? И оно влияло на нас.

И мы решились. Александровские потребовали за газету продажную цену в 2000 рублей. Цена за газету с подмоченной репутацией была не низкая. Григорий Александровский оправдывал ее тем трудом, который они вложили в нее. Но в действительности она была больше 2000, так как мы брали предприятие на ходу, следовательно, с активом и пассивом, и последний в нем превышал первый, да сверх того первый был отчасти дутым: в него были включены авансы сотрудникам, из которых некоторых мы сами не могли оставить в газете, другие были малонадежны; в актив были включены и такие долги газете газетных продавцов, которые должны были считаться безнадежными. Таким образом, в действительности мы платили за газету свыше 3000 рублей; у нас не оставалось на ведение дела и 7000.

Но и эти 7000 рублей не могли быть получены сразу. В нашу группу входили: И. В. Лучицкий, Н. П. Василенко, Л. С. Личков, М. Б. Ратнер, В. А. Александровский, известный адвокат Куперник (в ноябрьском соглашении с «Откликами» не участвовавший), я и еще три лица. Булгаков и Бердяев, стоявшие близко к газете, принять участие в покупке газеты не пожелали. Все десять пайщиков обязались внести по тысяче рублей, но только немногие обязались сделать это немедленно; другие либо откладывали, либо [разбивали] свой взнос на два момента, а некоторые часть своего пая покрывали работой. У меня сбережений было в то время всего около 1200 рублей, и лежали они почти целиком в сберегательной кассе. Я вынул тысячу рублей и первый сразу внес ее В. А. Александровскому, избранному казначеем. Затем внесли сам Александровский и Лучицкий, а за ними понемногу и остальные.

В конце марта, не помню, с какого числа, мы начали газету. Ответственным редактором — до тех пор, пока мы не выхлопочем нового, — остался Измаил Александровский973, причем он обязался не вмешиваться в дела редакции, и надо отдать ему справедливость, что обязательство исполнял добросовестно и только докучал нам постоянными напоминаниями о скорейшем избавлении его от этой тяготы. Мы, со своей стороны, не имея подходящего человека для этого звания и уверенные, что никого из нас не утвердят, тянули дело.

Действительный деловой редакционный комитет составили Василенко, Ратнер и я974, но и все остальные члены группы писали статьи по отдельным вопросам, беспрестанно посещали редакцию и принимали деятельное участие в деле. Работа шла дружно. Наша редакция была радикально-народнической, но это не помешало нам вполне сознательно на должность секретаря редакции пригласить по чьей-то рекомендации, не то из Ростова-на-Дону, не то из какого-то другого места, М. С. Балабанова975, социал-демократа — меньшевика, позднее приобретшего некоторую известность работами по рабочему вопросу976, а еще позднее, в 1917–1919 гг., игравшего довольно видную роль в революционных событиях в Киеве.

Не легко мне было найти себе помощника по иностранному отделу. О том, чтобы мой помощник владел также и английским языком, я и не мечтал, но хорошего знания французского и немецкого добивался. Ко мне приходило много молодых людей обоего пола и обоих направлений: социал-демократического и социал-революционного (больше первых), но и те и другие были крайне неудовлетворительны. Большинство владело языком совершенно недостаточно, многие притом — только одним немецким, а те, которые ими до некоторой степени владели, решительно не владели русской литературной речью и совершенно не усваивали никаких делаемых им указаний.

Были и такие, которые не могли рассуждать иначе как от Маркса. Пришел один. Я дал ему какую-то немецкую газетную заметку, касавшуюся известного экономиста Луйо Брентано, и предложил изложить ее письменно. Через полчаса он подал мне листок.

— Луйо Брентано, известный своей отвратительной полемикой с К. Марксом… — и т. д.

— Послушайте, а вы читали эту полемику?

— Да, конечно, в предисловии Энгельса к «Капиталу»977.

— Но ведь это не полемика Брентано, а изложение ее у Энгельса. И притом даже Энгельс, при всей своей резкости, не позволяет себе давать ей такой квалификации. На каком же основании вы даете такую оценку статьям, которых не читали?

— Да ведь видно же из Энгельса…

— Ну а если Энгельс излагает Брентано неверно?

— Как, Энгельс излагает неверно?!?

— Ну а что сказали бы вы, если бы я назвал, например, Лассаля «подлым плагиатором»? Согласитесь, что на основании заметки Маркса о Лассале в его «Капитале»978 я имел бы к этому, во всяком случае, не меньше оснований, чем вы — к вашей оценке Брентано. И знаете ли вы, что даже если признать правильной вашу оценку полемической статьи Брентано, то все же нельзя сводить к ней всего Брентано; есть же за ним крупные научные заслуги, которые признаются и социал-демократами?

— Я этих заслуг не знаю.

Объяснив моему собеседнику, что подобного рода наскоков допустить в газете не могу, я предложил ему скомпилировать еще какую-то заметку в более беспристрастном тоне, но и тут дело не пошло на лад.

Социалисты-революционеры в этом отношении были лучше, — они могли излагать то, что им предлагалось, объективнее, но знания их языков по большей части были еще ниже979.

Недели две или три я бился таким образом, принужденный один составлять целиком весь отдел. Наконец, ко мне пришли сразу два субъекта; фамилия одного была Иоффе (ничего общего не имеет со всеми известными Иоффе980), а другого — Заславский, — этот, напротив, к сожалению, тот самый Заславский, который в настоящее время приобрел такую большую, но печальную известность981. Они заявили мне следующее. Они — два друга, оба владеют двумя иностранными языками; из них Иоффе нуждается в заработке и хотел бы получить у меня платную работу. Заславский, напротив, в заработке