Ева и Мясоедов - Алексей Николаевич Варламов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Шукшин был русским человеком советского времени. Это очень важное и мучительное противоречие и непротиворечие в его жизни. Ключевое. Ему было три с половиной года, когда арестовали и расстреляли его отца, обыкновенного русского мужика, крестьянина, чей сын после этой трагедии с детства нес на себе печать отверженности. «У-у вражонок идет!» – кричали ему вослед в деревне, а мать презрительно звали сибулонкой (то есть женой арестанта, заключенного сибирских лагерей). «Всю жизнь живу со сжатыми кулаками», – написал он позднее в своих рабочих тетрадях. Так вот, можно предположить, что эти кулаки сжались в детстве и не разжимались до самой его смерти.
Чтобы избежать такой судьбы для себя и двух своих детей, Мария Сергеевна второй раз вышла замуж и вскоре второй раз овдовела (муж погиб на войне). Но отныне она была вдовой фронтовика, и ее дети больше не были врагами народа. А сыну она словно нашептывала, внушала: ты должен стать великим. Позднее это отольется в вопрос, который Шукшин задал Георгию Буркову: «Ты знал, что будешь знаменитым? А я знал». Или как он писал сестре Наталье еще в студенческие годы: «Мое спасение – в славе». Странная на первый взгляд, мысль, но очень шукшинская. Проблема в том, как он этой славы добился и кто ему помогал?
В годы войны на второй половине дома, где жила семья Шукшина, поселился первый секретарь райкома партии. Начальнику приглянулся любивший читать книги мальчишка (вот почему, кстати, байки о том, что Шукшин мало читал, – миф, сочиненный самим Василием Макаровичем), и он стал давать ему керосин, чтобы тот мог читать долгими зимними вечерами, а потом именно благодаря этому человеку молодой колхозник получил паспорт и смог покинуть деревню. Шукшин это помнил, и его отношение к советской власти изначально было двойственным. С одной стороны, тупая, безжалостная, бесчеловечная машина, уничтожавшая все лучшее, что было в народе, с другой – в ее недрах встречались совестливые, порядочные люди. Шукшин неслучайно потом в одном из интервью скажет о том, что ему «везло на добрых и отзывчивых людей». Он видел и запоминал и добро и зло, идущее от власти, и очень рано научился находить с ней общий язык и – больше того, использовать ее в своих интересах. Был и ее любимым сыном и нелюбимым пасынком, увидевшим и великую правду и великую ложь своего времени.
Покинув Сростки шестнадцатилетним мальчишкой и оказавшись один на один с суровой послевоенной Россией, Шукшин чудом остался жив, не пропал, не связался с уголовниками, что было более чем вероятно (другой вариант своей судьбы он поведает потом в «Калине красной» в образе Егора Прокудина), работал на стройках, на заводах, служил в береговой флотской части в Крыму, вернулся и вновь покинул деревню, чтобы учиться и жить в Москве. Но вот очень важная штука! В отличие от многих крестьянских парней, всеми правдами и неправдами стремившихся попасть в город, позабыть свое происхождение и сжечь мужицкую шкурку, Шукшин от своего крестьянства никогда не отрекался. Он гордился им, берег в себе, хранил как заветную ладанку и не заменял, не подменял, но прибавлял к крестьянину рабочего, а затем матроса береговой службы, точно так же как впоследствии прибавит к актеру режиссера и писателя. И даже те, кто относился к нему крайне враждебно, вынуждены были признать и его интеллигентность, и философичность. Он при всей своей кажущейся простоте был сложным в прямом смысле этого слова человеком. Сложным – то есть сложенным, вобравшим в себя социальные приметы и грани общества.
Вот почему – защищая распутинскую мысль – именно Шукшин! В нем все сплелось, все соединилось, сплавилось, сошлось. И время, и место, и самый воздух. В нем, как ни в ком другом. И конечно, поразительный по силе и стойкости человеческий характер. У Василия Макаровича есть коротенький автобиографический рассказ «Сыр». «История – как в детстве ловил сыр в реке с разбитого плота. Ловил, да не поймал – не донырнул. А другие донырнули и потом ели. Но попробовать кусочек не дали – такова жизнь, и обижаться на нее не надо. НЕ ДОНЫРНУЛ». Шукшин создавал свой текст как урок, как наказ и секрет будущего успеха: не донырнешь – ничего не получишь. И нечего никого обвинять. Никто тебе ничего не должен. Во всех своих неудачах вини одного себя. Фактически – это конспект романа воспитания, его личная история о том, как закалялась сталь и почему не донырнувший в детстве, он смог донырнуть потом, как сделал правильные выводы из жестоких уроков жизни.
Поразительна также история его поступления во ВГИК, которую обыкновенно преподносят как некое чудо. Шутка ли, конкурс больше ста человек на место, а алтайский парень одолел его с первого раза, оставив позади куда более подготовленных городских ребят. Понятно, что он поступил потому, что был невероятно талантлив, и набиравший курс великий Михаил Ильич Ромм это почувствовал. Однако дело было не только в личных способностях, но и в тех социальных бонусах, которыми Шукшин располагал. В отличие от многих абитуриентов, на момент поступления во ВГИК он отслужил в армии, отработал на заводе, наконец, был кандидатом в члены КПСС, и здесь тот самый случай, когда Советская власть, гнобившая его семью в детстве, предоставила ему свой социальный лифт. Так биография Шукшина, его curriculum vitae вбирала в себя не только ужасы и провалы советского периода, но и его реальные достижения. И Шукшин это видел и умел ценить. С одной стороны, никогда не прощал власти гибели отца (в том числе и потому, что был вынужден скрывать правду о нем в многочисленных анкетах, фактически от отца отрекаясь, и очень тяжело это впоследствии переживал), но с другой, не стал выходить из партии, не примкнул к диссидентскому крылу, никогда не помышлял об эмиграции, хотя его отношения с начальством складывались очень непросто. Это касалось и цензуры в его фильмах (особенно в картине «Печки-лавочки»), и конечно же, неснятого, фактически запрещенного фильма «Я пришел дать вам волю» о вековом противостоянии народа и власти в России.
«Хочешь русский бунт показать? Не надейся – не дадим», – вот слова проницательного киношного начальника В. Е. Баскакова, разгадавшего не слишком замаскированную идею непокорного режиссера о том, что воля и освобождение от власти государства –
