Но кому уподоблю род сей? - Евгений Поляков

Множа свидетельства святости Николая, авторы жития его помимо своей воли множат обличения, и, видимо, осознавая шаткость своих свидетельств о сей святости, приводят довод, призванный, по их мнению, окончательно склонить чашу весов в нужную им сторону: «Даже турки мусульмане имеют глубокое уважение к Святителю Николаю: в башне, они до сего времени бережно хранят ту темницу, где был заключен сей великий муж.» — Ну, раз даже турки мусульмане призваны в свидетели святости Николая, значит сомнений в его отношении быть не может.

Не имея, впрочем, абсолютно ничего против турок, мы хотели бы задать вопрос: А если бы сам сатана почтил Николая, то было ли бы сие зачтено последнему в заслугу или же свидетельствовало о его позоре? Весьма любопытно также узнать, что за «евангелие» подал Николаю сатана, принявший вид Самого Господа Иисуса Христа, чтобы оправдать надругательство над истинным Евангелием Иисуса. Ведь ясно же, что если бы настоящий Христос вручил Евангелие такому человеку, как Николай, то тем самым Он фактически признал, что на месте Николая Он поступал бы и в отношении Ария, и в других описанных случаях не менее противно Евангелию, и таким образом отрекся от всего в настоящем Евангелии написанного.

Впрочем, читатель будет прав, если попытается сопоставить описанное выше с известным случаем изгнания Иисусом торгующих из храма. Мы не будем сейчас говорить о его символическом смысле. Повествование это приводится всеми четырьмя Евангелистами, причем наиболее резкие выражения, если здесь можно говорить о резкости, использует Иоанн: «Иисус пришел в Иерусалим и нашел, что в храме продавали волов, овец и голубей, и сидели меновщики денег. И, сделав бич из веревок, выгнал из храма всех, [также] и овец и волов; и деньги меновщиков рассыпал, а столы их опрокинул.» (Ин 2:13-15 ср. Мф 21:12,13; Мк 11:15; Лк 19:45). Заметим, однако, что даже в Иоанновом Евангелии нет хоть сколь-нибудь скромного описания избиения Иисусом торгующих бичом из веревок. Предположение же о том, чтобы Иисус ударил кого-то по лицу, звучит просто дико. И на основании истинного Евангелия абсурдно подумать, что Иисус мог ударить по лицу даже самого лживого из фарисеев, оттолкнуть самого неверующего из саддукеев, с презрением отвернуться от самого гордого из книжников. Зато все сие именно так и сделал бы князь мира сего.

Все сие не помешало Андрею Критскому сказать, что «Святитель Николай сиял,., как звезда утренняя.» А такое уподобление Николая кощунственно уже в силу того, что им Николай уравни­вается со Христом, ибо сказано: «Я, Иисус... есмь... звезда светлая и утренняя.» (Отк 22:16). Конечно, Николай — звезда, но звезда блуждающая (ср. Иуд 13), одна из тех, о коих сказано: «звезды падут с неба.» (Мф 24:29; Мк 13:24).

Весьма символично, что Николай воссиял именно на первом Вселенском Соборе, закрепившем в церковном предании три описанных выше отречения, и составляющих суть Николаитского учения. Касательно же развратности его и нечистоты, то в главе о единстве мы сказали достаточно, чтобы не повторяться. Так что, как сказано, «Многие же будут первые последними.» (Мф 19:30; Мк 10:31). К кому, как не к Николаю «чудотворцу», относятся эти слова?!

В одной из первых глав мы обмолвились, что со времени принятия в начале четвертого века Миланского эдикта, узаконившего в Римской империи христианство, началось сложное для последнего время. После всего сказанного в настоящей главе пришла пора высказаться по этому поводу более определенно. Суть вопроса заключается в том, что до того времени христианская церковь находилась фактически вне закона, в подполье, в катакомбах. В те времена было просто-таки небезопасно объявлять себя христианином, приверженцем учения, с коим государство вело открытую войну. Официальное признание христианства в качестве государственной религии означало более чем крутой поворот, последствия и значение которого можно, однако, заметить и оценить лишь взглянув на значительный по протяженности отрезок времени, завершающийся только в середине VI века.

К определенному времени христианская церковь из гонимого за инакомыслие сама превратилась в гонителя всякого инакомыслия. Еще не пылали костры инквизиции на западе, и еще не сажали на кол на востоке, но первый звонок, предвещавший будущие аутодафе, прозвучал уже в IV веке, когда «братья-христиане» разграбили и уничтожили крупнейшую по тем временам Александрийскую библиотеку. Можно себе представить, как злобны были жившие там духи. И, если еще в третьем веке было опасно быть христианином, то со временем стало вовсе небезопасно не быть христианином. То есть, простите, небезопасно стало не быть Николаитом. Быть истинным христианином — всегда опасно.

Мы ни в коей мере не хотим брать на себя ответственность в суждении о том, полезны ли гонения на церковь для самой церкви, или свою миссию церковь сможет выполнять более плодотворно в мире с миром. Сие вообще не может являться предметом нашего обсуждения, дабы нам не впасть в соблазн кого-либо осудить. Сказав сие, мы должны обратить внимание читателя лишь на то, что на смену гонений для церкви пришли времена безопасности и «мира».

Читатель, вероятно, видит, что мы подвели его к черте, на которой ясным становится еще одно предсказание Павла: «Когда будут говорить: «мир и безопасность», тогда внезапно [сразу же] постигнет их пагуба, подобно как мука родами постигает имеющую во чреве, и не избегнут.» (1 Фес 5:3). Надо ли пояснять, что и это, как многие уже рассмотренные в настоящей главе предвидения, совершенно однозначно связывается нами со временем закрепления известных трех отречений Никейским собором, потому сей собор и нужно считать собором Николаитов.

В качестве завершающего материала мы считаем уместным коснуться весьма больного вопроса — судьбы России. В этой связи отметим, что едва ли найдется такой русскоязычный читатель нашей книги, которому было бы незнакомо понятие «Святая Русь». Об этой идее написано столько, что нам вряд ли представляется возможность что-либо добавить, — настолько восхваляемо и превознесено то, что вкладывается в эти слова людьми, произносящими их. Мы, тем не менее, считаем уместным провести небольшой экскурс в. историю сей утопии, для чего воспользуемся помощью автора «Истории русской философии» отца Василия Зеньковского, ибо именно ему как нельзя более исчерпывающе удалось описать интересующий нас вопрос в столь кратком фрагменте.

Откроем его книгу: «С падением Византии в русском церковном сознании навязчиво стала утверждаться мысль, что отныне «богоизбранным» царством является русское царство. Уже после Флорентийской унии (1439) в русских церковных кругах окончательно утвердилось недоверие к грекам, пошедшим на эту унию; русская церковь стала сознавать себя единственной хранительницей истины Христовой в ее чистоте. К этому же как раз времени относится возникновение замечательной легенды о «Белом клобуке» , в которой утверждается избрание свыше русской Церкви для хранения истины Христовой. С особой силой стала утверждаться идея «странствующего царства»: первые два Рима (Рим и Константинополь) пали, где же третий, новый? Русская мысль твердо и уверенно признала третьим Римом Москву, ибо только в России и хранилась, по сознанию русских людей, в чистоте христианская вера. В связи же с прежними эсхатологическими идеями, к этому присоединялось положение: «четвертому Риму не быть», — т.е. русскому царству дано будет стоять до конца мира. Из этих историософских положении важно отметить идею особой миссии русского народа, русского царства. Как раз в XVI веке впервые выдвигается учение о «Святой Руси».»

Итак, в устах иных словосочетание «Святая Русь» превратилось едва ли не в синоним «Царства Небесного». Во всяком случае апологеты этой идеи серьезно считают, что ни одна другая часть света столь не близка к Царству Небесному, как Русь. Правда, критически мыслящий читатель может оказаться до некоторой степени смущенным тем обстоятельством, что, несмотря на столь лестную для России близость к Царствию Божию, именно Она — с луковичными ли куполами и малиновым звоном или же с красными звездами и песнями про пламенный мотор вместо сердца — всегда оставалась страшным для всего остального мира примером того, чего всеми силами надо стремиться избежать, ибо нигде и никогда человеческая жизнь не имела столь низкой цены, как в России.

Мы выделили слово «всегда», ибо устрашающую картину Россия являла собой и во времена монголо-татарского ига, и во времена опричнины Ивана Грозного, и во времена последовавшей смуты, и во времена великого реформатора Петра, и во времена наполеоновской войны, и во времена отмены крепостного права, а уж о XX веке просто неприлично даже и говорить. Среди этих времен были периоды, в которые никогда не ощущавшая конкуренции со стороны иных конфессий Русская Православная Церковь процветала, были периоды, как во времена Петра, относительного ограничения ее прав, были и периоды гонений, — ничего не менялось лишь в отношении ужаса и тьмы, пронизывавших сию «Святую Русь».