Встреча с хичи. Анналы хичи - Пол Фредерик

– Значит, нас никогда не освободят?

– Ах, Берп, – ласково сказал Бейсингстоук, – никогда, ты и сам знаешь.

Хеймат пропустил его замечание мимо ушей.

– Но ты и правда считаешь, что мы неисправимы?

Бейсингстоук задумчиво ответил:

– Мне кажется, нет. Позволь показать тебе. – Он что-то шепнул приборам управления, и экран ПВ вспыхнул, на нем снова появилась сцена Кюрасао. – Понимаешь, Берп, – сказал он, устраиваясь поудобнее для долгого приятного разговора, – в моем случае это гордость. Мы были очень бедны, когда я был маленьким, но у нас всегда была гордость. Ничего другого у нас не было. Даже часто нечего было есть. Мы открыли закусочную для туристов, но у всех соседей тоже были закусочные, так что мы ничего не зарабатывали. У нас было только то, что бесплатно: прекрасное солнце, пляж, замечательные колибри, пальмы. Но башмаков не было. Ты знаешь, каково это – не иметь башмаков?

– Ну, на самом деле…

– Не знаешь. – Бейсингстоук улыбнулся. – Ты ведь американец и потому богат. Мост видишь?

Он указал на экран, на котором видны были два моста.

– Не тот уродливый, высокий, а другой. Тот, что плавает на понтонах. Тут, в конце, моторы, которые открывают и закрывают его.

– И что же? – спросил Хеймат, который уже начал думать, может ли присутствие другого заключенного разогнать скуку или усилить ее.

– Дело в гордости без башмаков, Берп. Я усвоил это от деда…

Хеймат сказал:

– Послушай, Бейсил, я рад видеть тебя и все такое, но тебе не нужно…

– Терпение, Берп! Если у тебя есть гордость, должно быть и терпение. Так учил меня дед. Он тоже был descamicado – безбашмачник, босяк. Когда построили этот мост, установили плату за проход. Два цента… но только для богатых. Для тех, кто ходит в обуви. Босые проходили бесплатно. Но богатые в обуви, они ведь не глупцы; они снимали обувь, прятали ее, переходили и снова надевали на другой стороне.

Хеймат начинал сердиться.

– Но у твоего деда не было башмаков?

– Не было, зато была гордость. Как у тебя. Как у меня. Поэтому он поджидал у моста человека в обуви, одалживал у него обувь, чтобы пройти и заплатить свои два цента. Так, чтобы сохранить гордость. Понимаешь, что я говорю, Берп? Гордость обходится дорого. Нам она стоила очень дорого.

Я хотел бы перейти к рассказу о детях, потому что это очень трогательно; но я не могу перестать рассказывать о Хеймате и Бейсингстоуке, однако по совсем другой причине. Если когда-либо мне были ненавистны два человека, то именно они. Это привлекательность ужасного.

Когда Сирил Бейсингстоук присоединился к Берпу Хеймату, дети на Колесе узнали, что их эвакуируют. Это сообщение появилось в новостях. И Бейсингстоук, и Хеймат заинтересовались. Возможно, их привлекал Враг, а может, просто конфликт. (Гордость за человеческую расу? Негодование, что она посадила их в тюрьму?) Но у них были и другие конфликты, в том числе друг с другом. Ибо и Хеймат, и Бейсингстоук не очень высоко ценили общество друг друга.

В сущности, им было скучно друг с другом. Когда Хеймат заставал Бейсингстоука дремлющим перед экраном ПВ с видами Кюрасао, Сан-Мартена или побережья Венесуэлы, он говорил:

– Почему ты позволяешь своему мозгу ржаветь? Я использую тюремное время! Учись чему-нибудь. Изучай языки, как я.

И действительно, каждые несколько лет он изучал новый язык; с тем временем, что было в его распоряжении, он уже бегло говорил на китайском, хичи, русском, тамильском, древнегреческом и еще на восьми языках.

– А с кем ты на них будешь говорить? – спрашивал Бейсингстоук, не отрывая взгляда от тропической сцены.

– Дело не в этом! Нужно держать мозг готовым!

Наконец Бейсингстоук отрывался от экрана и спрашивал:

– К чему готовым?

Бейсингстоуку надоедали вечные приставания Хеймата, а Хеймат устал от бесконечных воспоминаний Бейсингстоука. Каждый раз, как чернокожий начинал говорить, генерал уже знал, чем он кончит.

– Когда я был маленьким… – начинал Бейсингстоук, и Хеймат насмешливо подхватывал:

– Вы были очень бедны.

– Да, Хеймат, очень. Мы продавали раковины туристам…

– Но это не приносило денег, потому что все соседи делали то же…

– Совершенно верно. Никаких денег. Поэтому мы, мальчишки, ловили игуану и искали туриста, чтобы продать ему. Конечно, никто из туристов не хотел игуану.

– Но иногда турист покупал, потому что ему становилось жаль вас.

– Да, покупал, и мы следили за ним, чтобы посмотреть, где он выпустит игуану, ловили ее и продавали снова.

– А потом вы ее съедали.

– Да, Берп. Игуана очень вкусная, как цыпленок. Я тебе уже рассказывал об этом?

Дело не просто в скуке. Каждый находил, что другой действует ему на нервы. Бейсингстоук считал сексуальные привычки Хеймата отвратительными.

– Почему ты должен причинять боль этим штукам, Берп? Они ведь не живые!

– Потому что это доставляет мне удовольствие. О наших потребностях должны заботиться: это одно из них. И это не твое дело. На тебя не действует то, что эти грязные помои, что ты ешь, провоняли всю тюрьму.

– Но это одна из моих потребностей, Берп, – ответил Бейсингстоук. Он дал повару специальные указания, и их, разумеется, выполнили. Хеймат вынужден был признать, что кое-что из этих блюд совсем неплохо. Отвратительно выглядящий фрукт с великолепным вкусом. А моллюски – вообще божественные. Но кое-что просто ужасно. Особенно мерзкое зеленое желе из сушеной соленой трески с перцем и луком. У него вкус и запах точно как у баков для отбросов у ресторана с морскими блюдами, когда эти отбросы пролежали ночь. Называлось это блюдо чики, и если не было тухлой рыбы, его делали из чего-нибудь не менее отвратительного, вроде козлятины.

Хеймат пытался ослабить воздействие Бейсингстоука, познакомив его с Пернецким, но советский маршал даже не открыл глаза, тем более не заговорил с новеньким. Выйдя из тюремной больницы, Бейсингстоук сказал:

– Зачем он это делает, Берп? Он ведь явно в сознании.

– Я думаю, у него есть какой-то план бегства. Может, считает, что, если и дальше будет притворяться спящим, его переведут в какую-нибудь другую больницу, за пределами тюрьмы, и тогда он сможет попытаться.

– Не переведут.

– Знаю, – ответил Хеймат, оглядываясь. – Ну, Сирил? Не хочешь ли сегодня еще немного осмотреться?

Бейсингстоук бросил взгляд вниз по холму на сверкающую отдаленную лагуну и широкий Тихий океан за ней, потом с тоской посмотрел на зал для отдыха. Но Хеймат решительно отказался смотреть вместе с ним картинки, а Хеймат – это по крайней мере аудитория.

– О, наверно, – ответил Бейсингстоук. – А что это за здания на берегу?

– Я думаю, школа. А там маленький причал. Лагуну углубили, и сюда могут заходить небольшие суда.

– Да, я вижу причал, – сказал Бейсингстоук. – У нас был такой на Кюрасао, в стороне от большого. Для рабов, Берп. В старину, когда привозили рабов, их не проводили парадом по городу; высаживали в нескольких километрах…

– На рабском причале, – закончил за него Хеймат, – где стоял аукционный блок. Да. Пошли к детской ферме.

– Мне такие вещи не нравятся! – надулся Бейсингстоук. Но когда Хеймат без него пошел по тропе, добавил: – Но я пойду с тобой.

Детская ферма находилась внутри периметра тюрьмы, но была отгорожена от нее. Это прекрасный луг, на котором пасутся красивые коровы, и заключенным не разрешалось сюда заходить.

Хеймат забавлялся тем, как все это оскорбляет Бейсингстоука.

– Это разложение, Берп, – ворчал он. – О, как я жалею, что мы потерпели поражение! Мы заставили бы забыть о подобных вещах. Заставили бы их орать.

– Мы и так заставили, – сказал Хеймат.

– Надо было сделать больше. Мне отвратительно думать о человеческом ребенке в матке коровы. Когда я был ребенком…

– Может быть, – вмешался Хеймат, чтобы предупредить новый поток воспоминаний, – если бы ты был женщиной, мысль о внеутробном вынашивании детей не вызывала бы у тебя такое отвращение. Беременность причиняет страдания.