Любимицы королевы - Виктория Холт

После смерти герцога Сару больше не поддерживала та любовь, та необычайная привязанность, из которой Эбигейл создала себе идеал. Сара лишилась самого дорогого в жизни, и Эбигейл даже ощутила к ней сочувствие.

Думать о Харли она перестала. Судьи оправдали его, однако запретили появляться при дворе или в палате лордов. Это означало конец политической карьеры и уход в безвестность.

Время от времени Эбигейл слышала рассказы о Болинброке, после смерти жены он женился на любовнице-француженке и продолжал жить во Франции.

Все, кто был некогда близок, далеко разошлись и жили своей жизнью.

Эбигейл своею была довольна.

Через два года после смерти Мальборо пришло известие, что Роберт Харли скончался. Заболел он у себя в доме на Эбмарл-стрит.

Как всегда в подобных случаях на Эбигейл нахлынули воспоминания. Джон, ее брат, частый их гость, постоянно заводил речь о прошлом.

— Странно даже, — сказал он, — как все забывается… пока не случится что-нибудь подобное.

Правда, Джон забывал быстрее. Он часто ездил на верховые прогулки с младшим Сэмюэлом, своим любимцем, и, несомненно, рассказывал ему о том, как был командиром в армии и лишился своей должности с приходом немцев. Эбигейл вспомнила свое сражение за Джона против Мальборо — и то, что потерпела поражение. Естественно, что, когда Анна умерла, а Мальборо оказался в высокой чести, Джону пришлось уйти из армии.

Однако Джон примирился с этим. Он не был богат, но имел неплохой доход, который со временем должен был перейти к юному Сэмюэлу.

И все же, занимаясь своими делами, Эбигейл вспоминала дом на Эбмарл-стрит, свои приходы туда с предостережениями, советами… и с надеждой.

Эбигейл часто думала о Харли после его смерти и задавалась вопросом, избавится ли когда-нибудь от тоски по прошлому, мучившей ее, как физическая боль. Но в октябре, когда ее младшая дочь, пятнадцатилетняя Элизабет заболела, она ухаживала за ней денно и нощно, и все прошлые беды забылись перед страхом за настоящее.

Элизабет умерла, горе открыло Эбигейл, что вся ее жизнь, все чувства и привязанности сосредоточены здесь, в Лэнгли Марш.

Лишь после смерти мужа Сара поняла, как сильно любила его. Привязанность выказывал он, она принимала ее как нечто само собой разумеющееся. Сара во всем поддерживала его, она строила ради него планы, но только теперь поняла, как нуждалась в нем.

Никто на свете не мог занять его место. Граф Конингсби сделал попытку. Сара с Джоном знали его много лет, и через полгода после похорон граф сделал ей предложение письменно.

Сара с изумлением прочла его письмо. Подумать только, кто-то пожелал заменить ей Маля — и так скоро после его смерти! Но отказ написала в любезных выражениях.

Полученное вскоре другое предложение позабавило ее, так как исходило от герцога Сомерсета, супруга которого когда-то делила благосклонность королевы с Эбигейл Хилл. К тому же Сомерсет был одержим своей родовитостью, его прозвали Гордым Герцогом, и кое-кто при дворе говорил, что его гордость происхождением доходит до умопомешательства. Да, он был одним из самых родовитых герцогов, делил эту честь с Норфолком. Но ходили слухи, что даже родные дети должны были стоять в его присутствии, а когда один из них, думая, что отец спит, сел, то немедленно был «оштрафован» на двадцать тысяч фунтов, которые были вычтены из его наследства.

Поэтому Сара, читая его исполненное достоинства послание, чувствовала себя польщенной, видимо, он держался о ней очень высокого мнения. Надо признать, благородством крови она не отличалась. Конечно, как герцогиня Мальборо она никому не уступала знатностью и готова была каждому заявить об этом; но такой человек, как Сомерсет, естественно, должен был считать Дженнингсов и Черчиллов чуть ли не простолюдинами.

Сара не без удовольствия ответила ему: «Будь я молодой и красивой, а не старой, увядшей и вы могли бы положить к моим ногам весь мир, то все равно не получили бы руки и сердца, принадлежавших Джону, герцогу Мальборо».

Отправив это письмо, она пошла в кабинет Джона; мысли ее обратились к прошлому, и она ощутила с прежней силой горькое чувство утраты.

Герцогиня решила, что пора уже разобрать его вещи, и, роясь в шкафу, где муж хранил самое ценное, наткнулась на пакет; когда раскрыла его, там оказались ее золотистые волосы.

Сара в изумлении уставилась на них. Ее волосы! Потом вспомнила, как в ярости их обрезала и швырнула ему на письменный стол. Значит, Маль собрал их и сохранил.

Она поймала себя на том, что плачет — не бурно рыдая, как обычно, а тихо, горестно.

Сложив волосы обратно в пакет, она пошла к себе в комнату. И там, лежа на кровати, продолжала тихо плакать.

— Маль, — приговаривала она, — почему так вышло? Ты не должен был покидать меня. Мы должны были умереть вместе. Для чего мне жизнь без тебя?

Герцогиня продолжала с боем идти по жизни, но прежний пыл ее почти иссяк. Жизнь без Маля была почти лишена смысла. И все же она оставалась прежней Са-рой — воинственной, яростной, задиристой, импульсивно рвущейся в битву. Ее прозвали «Старухой Мальборо». Да, она постарела; когда герцог умер, ей было шестьдесят два года.

Жизнь доставляла Саре какое-то удовлетворение. Она была очень богата — деньги всегда для нее много значили. Правда, у нее оставалось всего две дочери, зато было много внуков. Только ладить с ними она не могла. Ей непременно нужно было вмешиваться и в государственные дела, и в семейные.

Держаться в стороне от политики было не в характере Сары, и поскольку обычно искала врагов в высших сферах, считала первым своим врагом премьер-министра Роберта Уолпола, а вторым королеву Каролину, жену Георга Второго, сменившего на троне отца. Не оставляла без внимания и свое семейство. Мэри, пошедшая в нее больше, чем остальные дети, не забывала, что мать не позволила ей выйти за любимого человека. Правда, тогда она была почти ребенком, но память о том романтическом чувстве сохранилась. Всю свою неудачную супружескую жизнь она представляла, как мог бы сложиться брак с тем человеком, и злоба на мать у нее не проходила.

— Ты плохая жена, жестокая дочь и скверная мать! — однажды выкрикнула ей Сара. — Я выдала тебя за лучшего жениха в Англии, иначе бы ты жила со сквайром, не имеющим ничего, кроме двух тысяч в год.

Мэри не пожелала смолчать.

— Старая ведьма! Ты вмешивалась в наши жизни, когда мы не могли постоять за себя. Но теперь у тебя ничего не выйдет.

И ушла из дома матери, заявив, что больше не переступит его порога.

Сара ходила по дому, жалуясь всем, кто соглашался слушать, — а отказаться не смел никто, — что у нее самая неблагодарная дочь на свете.