Моя служба в старой гвардии. Война и мир офицера Семеновского полка. 1905–1917 - Юрий Владимирович Макаров

В поезде, в котором я ехал, спальных вагонов не было, и потому Смуров достал мне место в обыкновенном вагоне первого класса. Было мало народу, и купе было пустым. Смуров положил мои вещи на сетку и ушел устраиваться сам. Я вышел на платформу проститься с провожавшими. После третьего звонка, когда я вернулся назад, на противоположном диване сидело какое-то черное маленькое существо, при ближайшем рассмотрении оказавшееся необычайно красивой и очень молоденькой сестрой милосердия Кауфманской общины. Она беспрестанно курила и боязливо прятала папиросу, когда кто-нибудь проходил по коридору.

Станции две мы проехали молча. Потом стали разговаривать. Она мне рассказала, что едет в летучий лазарет при кавалерийской дивизии и что в этой дивизии, в уланском полку, служит ее муж. Я ей рассказал, что еду в свой полк и что только что простился с женой и с двумя маленькими детьми.

Исчерпав темы первого разговора, мы, как пишут некоторые писатели, «погрузились в молчание». Я вытащил книжку, а она продолжала курить свои нескончаемые папиросы.

На одной из больших станций, кажется Дно, я вышел на платформу размять ноги. Подходят ко мне два рослых солдата. По синим ленточкам на гимнастерках вижу – наши.

Лихо отсалютовали. Я им ответил.

– Вашсродие, вы нашего полка?

– Нашего, – отвечаю.

– Мы здесь в отпуску были. Теперь назад едем в полк. Хотим на этот поезд. Были у коменданта, а он говорит – ждите воинского, завтра будет. А мы опоздать боимся, да и ждать тут на станции целые сутки… Не можете ли вы у коменданта похлопотать?

– С удовольствием, – говорю, – попытаюсь.

Пошел я к коменданту. Оказывается – с большими усами, сердитого вида подполковник.

– Я уж сказал им, что нельзя. У меня правила, которых я обязан держаться… И прошу вас, капитан, не настаивать… Имею честь кланяться!!

Я вышел и говорю:

– Ничего не поделаешь, друзья мои… Комендант меня пропер так же, как и вас… Коли вам денег не хватает, это я могу вам немножко ссудить, а больше ничего сделать не могу…

Однополчане повесили нос.

Подхожу к окну нашего вагона и рассказываю весь случай моей кауфманской попутчице.

– Подождите, – говорит, – может быть, мне удастся вам помочь.

Оправила свою монашескую косынку и скромненько отправилась к грозному коменданту.

– Что вам угодно, сестра?

Узнав, в чем дело, комендант взбеленился.

– Я уже который раз повторяю, что нельзя… Да и позвольте вас спросить, вам-то какое до этого дело? Кто вы такая, чтобы просить меня делать исключения?!

Сестра вынула из сумочки бумажку и робко положила на комендантский стол.

Комендант пробежал бумажку, встал с места и заулыбался самым обворожительным образом.

– Если вы желаете, конечно, сестра, это можно устроить… Поезд почти пустой… Эй, Ефименко, тут два солдата Семеновского полка отправляются на фронт. «Предложенья» им проштемпелевать и записать, и поживее!!

Когда мы входили в вагон, прибежали осчастливленные однополчане.

– Вашсродие, покорнейше благодарим! Спасибо вам, сестра, вот здорово-то вышло!!

Когда мы немножко отъехали, я говорю сестре:

– Скажите мне на милость, кто вы такая? Высочайших особ женского пола я всех знаю, по крайней мере, по виду… И что у вас за волшебная бумажка? Если вы такое важное существо, то почему вы едете, как обыкновенная пассажирка, а не следуете в отдельном салон-вагоне?

Существо посмотрело на меня и говорит:

– Особа я отнюдь не важная, обыкновенная сестра и офицерская жена, а бумажку мне на всякий случай дал отец моего мужа, и в ней сказано, что он просит всех военных чинов оказывать мне всякую помощь и содействие.

– А кто отец вашего мужа?

– Генерал Алексеев…

В этот период войны генерал Алексеев был начальником штаба Верховного главнокомандующего государя Николая II, то есть фактически распоряжался всеми вооруженными силами Российского государства. Дальше я узнал, что маленькую сестру с огромными черными глазами и в огромной черной косынке звали Елизавета Александровна, что девичья фамилия ее Немирович-Данченко, что родом она из Киева и что вышла она замуж за гвардейского улана Николая Алексеева два года тому назад.

Перед вечером в наше купе влез какой-то полковник Генерального штаба, ехавший в армию, а еще через день, в 8 часов утра, наш поезд подошел к киевскому вокзалу. На вокзале я простился со своими спутниками и ни сестры, ни полковника никогда больше в жизни не видал.

В Киеве предстояло проболтаться целый день. Поезд на Ровно отходил в восемь часов вечера. Город я знал неважно, знакомых у меня там в это время не было, и потому я проделывал все то, что проделывают все проезжающие в малознакомых местах. Пил кофе, завтракал и обедал в разных кофейнях и ресторанах и, до боли в ногах, бесцельно бродил по улицам. День был чудный и не очень жаркий.

Помню, что меня тогда поразило богатство и обилие всего в городе. На базарах красивые, бойкие бабы и дивчата, в живописных костюмах, с криками и хохотом продавали всякие деревенские яства и по ценам почти мирного времени. На каждом углу торговали цветами… Хотя шел третий год войны и немцы стояли в нескольких сотнях верст, война совершенно не чувствовалась. Разве что встречалось много людей в форме на улицах. Но в Киеве и в мирное время было много военных.

К восьми часам вечера я был на вокзале. Поезд на Ровно был битком набит военными, солдатами и офицерами.

В Ровно прибыли на следующее утро. Там война уже чувствовалась.

На вокзале встретил несколько наших солдат. От них узнал о неудачной атаке 26 июля. Говорили в мрачных тонах. Половина полка уничтожена. Особенно пострадали 3-й и 4-й батальоны. От них просто ничего не осталось. Офицеров побито многое множество, убиты командир 13-й роты Чистяков, в 3-м батальоне оба брата Лемтюжниковы, когда-то мои младшие офицеры, и Энгельгардт второй. Есть и еще убитые, но кто, они не помнят. На поверку оказалось, что больше, к счастью, не было.

Ехать дальше нужно было на Рожище. Поезда туда ходили только воинские и с военными грузами. Как раз через несколько часов отходил туда поезд с четырьмя зенитными орудиями для стрельбы по аэропланам. Пушки были узенькие, морского типа, укреплены на платформе на тумбах и, как рассказывали, могли бить почти вертикально. В армии это была тогда последняя новость.

В начале войны, по редким немецким аэропланам, помню, били у нас шрапнелью из обыкновенных полевых трехдюймовок. А еще чаще жарили просто из винтовок. Это было нечто вроде спорта, но спорта в достаточной мере безвредного и для той, и