Ненавижу магов (СИ) - Власова Мария Игоревна

Вот же глаза мозолит! Поправляю одеяло, так чтобы невозможно стало не то что соблазниться, силуэт разобрать, а то никуда больше смотреть не могу.

Может, это умение – подчинять людей – было у нее раньше, но почему оно передалось мне? Да нет, не было и мгновения, чтобы она управляла мной или кем-то ещё. Так что имел в виду старик? Узнаю об этом завтра, когда он протрезвеет.

Пенелопа слегка копошится, откидывает с плеч одеяло, все так же находясь ко мне спиной. Ее злость сменилась тоской, а боль усилилась в разы. Судорожно выдыхаю и, наконец, отрываю от нее взгляд, почти физически ощущая потребность то ли ее придушить, то ли обнять.

Так, что там я хотел сделать? Посмотреть доклады шпионов, связаться с Катриной, подготовиться морально к встрече с ведьмой, узнать судьбу Серафимы, придумать, как с выгодой для себя избавиться от Наместника… Сколько дел, сколько дел! У меня совсем нет времени думать ни о ней, ни о ее чувствах. Не понимаю себя, раз мне так невыносимо находиться рядом, так почему я все ещё здесь? Вряд ли я могу как-то адекватно объяснить себе причину.

Стираю с лица влагу, снег растаял, и нарочно шумно достаю письма и заколдованную бумагу, чтобы отправить поручения Катрине. К моему удивлению с большей частью проблем я справился быстро, где-то за час, хоть и перечитывал каждую строчку раз по пять. Все потому, что Пенелопа перестала думать обо мне и злиться на меня, но легче мне не стало. Просто чувствую, что она что-то задумала, но никак не пойму, что?

Чтение мыслей куда полезней моего проклятия, вот бы меня им прокляли, а не этой ерундой. Все продумал Трут, все, чтобы я мучился, мы вообще оба хороши. Я настолько был уверен, что Игнаришнар никогда не любил не только Милу, но и вообще никого, считая, что он просто не способен на это чувство, что и условием снятия проклятия сделал его влюбленность. Кто же знал, что Трут влюбится? Вот он и снял свое проклятие, хотя, если учесть в кого он в итоге влюбился, ему можно лишь посочувствовать. Как там он говорил, проклиная меня? Что я бесчувственный болван, который не заслуживает ничьей любви. За двенадцать лет я ни разу своим проклятием не почувствовал, что меня любят, потому что было такое условие. Моё проклятие исчезнет, когда я поверю, что меня любят, даже если это чёртово проклятие будет утверждать обратное. Проблема в том, что я больше никогда не поверю ни одной женщине, даже сестре не верю. Хотя поверить иногда очень хочется, особенно Пенелопе, но я не могу. Чтобы довериться, нужно время, и между нами не должно быть тайн, но ни я, ни она не спешим уменьшать их количество.

– Что бы ты сделал, если бы знал, что это последняя наша ночь? – задает вдруг вопрос Пенелопа, медленно садясь на кровати, все так же спиной ко мне.

Молчу несколько мгновений, мне не нравится ее решительность. Лампа погасла, в полумраке ее голые плечи кажутся хрупкими, ещё более слабыми. Убирает волосы на грудь, словно специально показывая нашу метку. Завитушки двигаются, выстраиваясь в надпись, но ее совсем не видно под рубашкой, только несколько шрамов.

– Что бы ты сделал, если бы знал, что это в последний раз? – она слегка поворачивает голову в бок, но все ещё не смотрит на меня.

– Ты так сомневаешься в моей победе? – скрываю свое беспокойство за сарказмом.

– Не сомневаюсь, – отвечает сразу, а затем дергает плечом, – в том, что ты выйдешь из этой ситуации победителем.

В ее словах намек, укор и констатация факта – она уже считает себя проигравшей. Закатываю глаза, беременность очень плохо на нее влияет, делает настоящей истеричкой. Куда мы друг от друга денемся? Мы же уже связаны, если не меткой, то ребёнком. Глупая!

Резко поворачиваюсь и притягиваю ее к себе, обнимаю крепко, хотя она и не пытается вырваться. Ее сердце бьется надрывно, будто вот-вот выпрыгнет из груди, с удивлением понимаю, что она меня боится. Страх, липкий и неприятный, смешанный с болью – это все, что она чувствует ко мне сейчас. И где же та смелая и гордая бродяжка, которая сводила меня с ума? Слабая, ранимая моя женщина – вот кто она теперь для меня, только решимость ее пугает, а боль не дает просто отпустить.

– Как звали твоего отца? – слышу ее слабый голос и не понимаю, зачем она об этом спрашивает.

– Глеб, – отвечаю с легкой запинкой, – а зачем…?

– Хорошее имя для мальчика, – отзывается с некой нежностью, – а для девочки подойдет Лиза, Елизавета, мою бабушку так звали. Тебе нравится?

Она ждет моего ответа, а я не могу понять, с чего это у нее так резко поменялось мнение касательно ребёнка. Вот что-то мне не верится, что она взяла и со всем смирилась, и эта ее решимость… Как же хочется ее затрясти, чтобы вся дурь из головы вылетела, но я не делаю этого, только слегка киваю, касаясь подбородком ее макушки.

– Это хорошо, – слабо отвечает она, с некой долей печали, а затем меняет тему. – Спина болит, не могу уснуть, ты не мог бы…

– Сейчас, – осторожно помогаю ей прилечь обратно и достаю мазь из рюкзака.

Останавливаюсь, видя, что сумка с зельями открыта, а я ее сам закрывал, когда первый раз мазь доставал. Оглянулся на жену, она как раз приподнялась, чтобы снять рубашку и лечь на живот.

Ладно, притворюсь, что ничего не заметил, но глаз с нее не спущу. Пенелопа прячет руки под подушкой, как и лицо в ней. Легонько наношу мазь в полной тишине, делая вид, что ничего не чувствую. Мы странная пара, даже не представляю, что нас ждет дальше, но такое чувство, что долго это не продлится, точно друг друга поубиваем. Заканчиваю наносить мазь и прячу ее обратно в рюкзак, снова закрыв все отделения.

Ее руки проскальзывают под моими и сцепляются в замок, обнимая меня со спины. Чувствую, как она прижимается лбом к моему плечу, и накрываю ее руки своими. Прикрываю глаза, от ее тоски болит в груди, она столь огромна и затягивает, как болото, как та, что я чувствовал, когда умерла мать. Мне бы стоило поддержать ее, но мысль, что эта тоска по мне, а не по ее семье, вызывает беспокойство и легкое подозрение. Что ты задумала, Пенелопа?

– Ложись спать, – расцепляю ее руки, стараюсь держать дистанцию.

Отпускает и отстраняется, так легко сдается и подчиняется, что чувствую разочарование. Кровать скрипит, наверняка уже снова спряталась от меня под одеялом. Прикрываю глаза и внезапно падаю спиной на кровать от резкого толчка в грудь. Она падает следом, придавив меня сверху и не давая пошевелиться больше своим видом, чем весом. Инстинктивно схватил ее за талию, чтобы с меня не свалилась, а, может, потому, что хочу ее.

– Что ты…

– Я не хочу, – слышу ее шепот, – спать.

Мы оба знаем, что она на самом деле имела в виду не сон. Ее губы теплые и слегка соленые от слёз, глубокий и страстный поцелуй с первой секунды заставляет забыть почти обо всем на свете, ему вторит и ее неистовое желание, смешанное с моим. Только не дают мне покоя ее решимость и тоска, которые она пытается замаскировать, спрятать за желанием и похотью. Игнорирую их с каждым поцелуем сильней, пока не подминаю под себя жену и, тяжело дыша, отстраняюсь. Ее руки стаскивают с меня рубашку, взгляд рассеянный, а губы не перестают меня целовать, словно торопится. И что это за такое прощальное настроение опять? Словно это в последний раз, столь жадно касается и целует, будто следующего раза больше никогда не будет.

– Что ты задумала, Пенелопа? – припечатываю ее каждым словом, даже прижимаю рукой за плечи, чтобы заставить остановиться.

Останавливается так же, как и я, смотря в глаза с вызовом и тяжело дыша. Ее ноги обвили талию, очень однозначно прижимается ко мне, так что мне уже в штанах тесно. Чувствую, как ее рука спускается по моему животу, чтобы мне с этим «помочь». Пуговицу расстегнуть успела, прежде чем заломил ей руку над головой. Чертовка!

– Отвечай, что ты задумала? – рычу сквозь зубы, невольно повторяя в чем-то нашу небольшую перепалку после того, как она узнала о метке.

Давить на плечи перестаю, слишком отвлекает грудь, выдающая ее возбуждение с головой. Наклоняюсь к ее лицу, чтобы посмотреть прямо в глаза, прежде чем снова повторить приказ, но уже с силой. Безрезультатно, моя новая способность вновь абсолютно не подействовала на неё. Наоборот, подалась вперед и поцеловала меня так жадно, что невольно отпустил ее руку и прижался бедрами к ней, чем заставил застонать прямо в губы. Обожаю, когда она так делает, хотя бы потому, что обычно она сдержанная, если не сказать, тихая, когда занимаемся любовью.