Дневник Верховского - Юрий Сафронов

Разумеется, — в этих свидетельствах современников далеко не все красивая выдумка…

7 февраля 1920 года без суда, тайно, в 5 часов утра на льду Ангары, возле Иркутска был расстрелян адмирал А.В. Колчак. Вряд ли Верховский мог тогда узнать об этом расстреле, но видимо, его сердце что-то почувствовало, и потому именно в этот день, 7 февраля, он посетил церковь и затем отправил письмо сестре в Петроград, в котором отчаяние сочеталось с Верой, Любовью и Надеждой:

«Дорогая Танюша.

Я стал дикий совсем. Человека как-то мало осталось. Жить мучительно тоскливо. В письме не напишешь. Не хочется ни думать, ни жить; никому не пишу, ни от кого не получаю писем. Сегодня Лида едет в Киев за детьми. Будет звать и маму с собой. Господь один знает, как ей удастся съездить в эту даль при современных условиях. Благодаря любезности здешнего командования удалось дать Лиде кое-какие рекомендательные письма и отсюда даже устроить ей спальное место, но дальше один Господь знает, что будет. Как тяжело оставаться одному в совершенно чуждом городе. Как твое здоровье, Танюша? Как забитая хворь не чувствует боль, но все время думаю о тебе, что и как с тобой.

Одно меня здесь утешает, это результаты работы над моей молодежью.

С радостью гляжу, как начинает у них светиться мысль, как просыпается самодеятельность, как они начинают самостоятельно относиться к тому, что делают. Но рядом с этим оборотная сторона медали. Вырванные из своей среды и выдвинутые в «баре», они взяли чисто только худшую сторону барства и чрезмерную жажду «жить» и наслаждаться. А это тянет на то, чтобы делать мерзости, подлости и пр. Так что в жизни рядом с проблесками жизни лучшей, которая придет, столько грязи и тоски, что иногда задыхаешься и теряешь силы.

Ну да Воля Божия. Все образуется! Чувствую силы еще много. Еще не сломала жизнь. Много веры и много любви к своей стране. В церкви на заутрене священник читает здесь «О Богохранимом, страждущем ныне Отечестве нашем». И невольно сердце рвется к делу, к борьбе за него.

Целую крепко. Любящий Саша.

Пиши как здоровье».

(Из Казани. Штаб Запасной армии, 7.II. 1920, л. арх.)

И. Бунин в «Окаянных днях» так расписывал красное офицерство: «Мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные, не губы, а какой-то мерзкий сфинктер; почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле — гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах — развратнейшие пузыри-галифе[53] и щегольские, тысячные сапоги, на костреце — смехотворно громадный браунинг…».

Согласно изданной в 1919 году «Памятке коммунисту на фронте», от рядовых коммунистов требовали: «Не думай на войне об удобствах. Не для удобства ты приехал на фронт… Не требуй отдельно места в классном вагоне — солдаты царской армии ездили в холодных телячьих вагонах…» и т.д. (л. арх.). Нельзя исключать, что такую брошюру редактировал разъезжавший по стране в комфортабельном царском вагоне товарищ Троцкий, пользовавшийся полным набором всевозможных доступных в то время благ.

В другом письме Верховский писал сестре:

«Видно, что большая работа в жизни не боится дороги. Она берет от нас душу и выжигает в ней неизгладимый след. Жаль только переживать такое время и существовать потом в роли обывателя, вынужденного заботиться о куске хлеба своей семье.

Здесь в Казани, везде, где я работаю, есть хорошие, честные люди, которые разделяют мой взгляд на необходимость учебной работы. И самый факт присутствия рядом со мной «настоящих» людей, работающих от сердца, чтобы дать знание и свет новым, выходящим к жизни массам, это меня бодрит, вливает новую веру в правоту взятой мной линии. Со стороны власть имущих я тоже вижу и помощь, и поддержку в моей настоящей работе, равно необходимой и рабоче-крестьянской и крестьянско-рабочей стране. Они ясно отдают себе отчет, и я этого от них не скрываю, что я не с ними, но у нас есть общенародное дело — Красная армия и мы ею работаем.

Начал писать в популярно-научном маленьком журнале, издаваемом здесь под названием «Знание — сила». Словом, дела много. И все-таки тоска в душе страшная, неизбывно сосет и сосет.

В свободные минуты нет сердца сесть за свою работу, за вопросы организации или военной системы, начерно написанные в тюрьме еще и нуждающиеся в солидной работе. Словом, работаю, как машина. В материальном отношении изредка могу купить молока или мяса. Жизнь и в Казани приобретает характер совершенно неистовый в смысле ее стоимости.

Сколько ни работай, а все мало. Шлю сердечный привет мужу. Целую милую Танюшку.

Саша».

(Из Казани. Штаб Запасной армии 10.03.1920, л. арх.)

Последнее письмо из Казани было отправлено 26.IV. 1920:

«Дорогая Танюша.

Меня бесконечно огорчило известие о смерти Лени[54]. Хотя уже давно я не верил в то, что увижу его когда бы то ни было, но все-таки эта надежда где-то теплилась. Эта проклятая гражданская война. Жизнь теперь не для таких людей, как Леня <…>. Он никак не хотел понять то, что делается, и оказался в лагере мертвых людей. Но все-таки подумать, что нет его больше, и никогда больше он не придет и не сядет и не начнет болтать всякий вздор, от которого делается так просто и покойно, — это тяжело бесконечно. Что делает мама, я не могу понять совершенно. Чем дальше, тем больше расходятся наши дороги. Иногда я даже и не могу ее понять.

Жизнь моя идет здесь все так же. Забота о куске хлеба для всех моих и работа очень интересная и полезная над улучшением и военным воспитанием будущих офицеров. Работа эта удовлетворяет. Но дома все так — ни шатко, ни валко, а теперь Коленька болен…

К тебе приедет мой посланный, если у тебя есть возможность, приезжай к нам. Он тебе покажет дорогу и поможет.

У Веры Веревкиной в Москве, я думаю, можно остановиться М.Дмитровка 23, угол Пименовского переулка (по переулку № 11, кв.12). С посланным пришли то, что Лида тебе напишет. Мы здесь просто, как нищие. Ничего нет.

Шлю привет мужу. Саша»

(Из Казани. 26.IV. 1920, л. арх.)

Очередной этап своей жизни, казанский период, названный Верховским «опалой» (первой опалой была «царская» — исключение из Пажеского корпуса), заканчивался; впереди вновь начала открываться перспектива. Александр Иванович мог быть спокоен, ведь он с самого основания Красной армии отдавал все свои знания, энергию и талант для создания той самой «непобедимой и легендарной», которой через два десятка лет предстояло разгромить в годы Великой Отечественной войны самую могучую на тот момент армию в мире — гитлеровские орды.