Слово - Сергей Алексеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И родилась у них на заимке дочка, тоже Катерина. До чего же на мать похожа была – две капли воды. «Посажу я Катерин своих – одну на одну руку, другую – на другую. Они смеются, а я их ношу да кружу!..» Потом загрустила Катерина, печальная стала. Говорит, привыкла я в степи жить, среди садов, а тут все тайга, тайга, темно мне здесь. Яблочка хочется, винограду или вина хорошего, домашнего. Петрович стал звать ее в деревню жить – изба есть, огород, можно попробовать яблони посадить. Она же и в деревню не хочет, и на заимке не желает. Еще года три так прожили, совсем – тяжко стало Катерине. А дочке же – хоть бы что! Она других людей, кроме родителей, не видела, другого места, кроме тайги, не ведала. Бегает по березняку, цветочки собирает, – песни молдавские поет, венки плетет.
Стала проситься Катерина домой, в Молдавию, съездить погостить. Отца ее, Мирона, отпустили из ссылки, и он туда уехал, Петрович держать не стал: пускай съездит, душу отведет, винограду поест и успокоится. А заодно и с отцом помирится, чего сердиться, коль столько лет живут? Деревенские уже привыкли, ни зла, ни обиды не держат.
Посадил он Катерин своих на меринка и повез сначала в Макариху, потом в Останино, на пристань. Пароходы тогда не ходили, катеров в помине не было, ждали самоходную баржу, которая развозила продукты по таежным селам. А. весна, вода дурная, страшная, берег валится, валится…
– Может, и мне с вами? – забеспокоился Петрович. – Заодно и Молдавию посмотрю, и вам не скуплю будет?
– Что ты, а хозяйство как же? – не согласилась Катерина. – Корова, овцы, огород…
– Давай, пока ты ездишь, я в Макариху переберусь? – предложил он. – Там и огород посажу.
– Перебирайся, – согласилась она. – Хватит нам в лесу жить.
С тем и отпустил Петрович свое семейство. И только баржа отошла от берега, яр обвалился, да так, что Петрович едва отскочить успел. «Плохая примета, – подумал он. – Не к добру земля валится…»
Подумал и вдруг ясно и определенно понял, что не вернется сюда больше Катерина с дочерью, навсегда уезжает! А баржа уже середины достигла и понеслась вниз, влекомая полой водой. Лиц не рассмотреть, только машущие руки…
Закричал Петрович и побежал следом, по берегу.
– Катя-а-а! Ка-те-ри-на-а-а!!!
С тем и отпустил Петрович свое семейство. И только баржа отошла от берега, яр обвалился, да так, что Петрович едва отскочить успел. «Плохая примета, – подумал он. – Не к добру земля валится…»
Подумал и вдруг ясно и определенно понял, что не вернется сюда больше Катерина с дочерью, навсегда уезжает! А баржа уже середины достигла и понеслась вниз, влекомая полой водой. Лиц не рассмотреть, только машущие руки…
Закричал Петрович и побежал следом, по берегу.
– Катя-а-а! Ка-те-ри-на-а-а!!!
Бежал, падал, путался в тальниках и краснопрутнике – чаща кругом такая, что не продерешься. К тому же ручейки, овраги, залитые водой, и берег – валится, валится… Баржа все дальше, дальше уходит. Только настигнет Петрович ее, поравняется, а впереди – протока. Бросится он в воду, переплывет – баржа за поворотом скрылась…
Очнулся Петрович, огляделся: баржи нет уже на реке, ушла, и место кругом незнакомое.
Посидел он на берегу, послушал, как журчит весенняя вода, как обрушивается яр, подмытый в глубине, и подался назад. От одежды лохмотья остались, босой, лицо ободрано, пальцы кровоточат. Наконец узнал место: в пятнадцати верстах от Останина оказался…
Люди потом говорили, дескать, провела тебя молдаванка: пока в ссылке была – пристроилась к мужику, чтобы нужду не терпеть, а срок вышел и бросила. Зачем был ты ей, дремучий лесной.человек, когда она к другой жизни привыкла? Он не верил и ждал. Но прошел год, другой, третий…
Видно, яблочки молдавские слаще лесной жизни.
…На заимку Петровича они пришли на закате. Успокоившийся мерин оглядел мутным взглядом белоствольные березняки, покосившуюся избу, разрушенное подворье и знакомым путем отправился в стайку. Там он протиснулся в ворота и лег, по-собачьи положив голову к передним ногам.
Петрович поднялся на крыльцо, дернул на себя дверь и остановился.
– Слушай, паря, а ты смеяться над книгами не будешь? – спросил он. – Я хоть и немоляка, но книги-то жалко… Старики мои наказывали беречь, не выбрасывать и в плохие руки не давать.
– Петрович… – сиплым от усталости и волнения голосом протянул Иван, однако старик не дослушал. Перешагнул порог избы и остановился, привалившись плечом к косяку…
В отделе редких книг и рукописей публичной библиотеки Анне и в голову бы никогда не пришло, что культуру иногда нужно защищать, как и свободу, – с оружием в руках.
Эх, не зря Никита Страстный, говорят, ездил всюду с маузером! Вот бы и ей тоже маузер или, на худой случай, ружье какое-нибудь.
Когда пришли на берег озера, Леонтий осмотрелся: Марья Егоровна была далеко, двое других покосников, сгребающих сено, едва виднелись сквозь осоку.
– Ишь, народу-то на лугах – никого, – сказал Леонтий. – Вёдро, убирать бы надо, а они и не думают. Дождя ждут, что ли…
Он примостился на кочке, зачерпнул в шляпу воды, напился и, утирая усы, проговорил:
– Холодная водичка… Видно, озеро глубокое, с ключами. В таком нырять нельзя. Нырнешь – судорогой сведет, и все… Ты садись, красавица, садись. В ногах правды нет.
– Змей боюсь, – сказала Анна. – Некоторые змеи туг кусаются…
Он понял намек, сверкнул глазами и, выплеснув воду, натянул шляпу на голову.
– Что за нужда привела тебя, девонька, в края-то наши? – не теряя самообладания, спросил Леонтий. – Что за интерес такой?
– Сено вот косим с Марьей Егоровной, – ответила Анна. – Чтоб коровку зимой кормить.
– Нанялась, что ли? – прищурился Леонтий.
– Нанялась.
– А расчет чем берешь? Деньгами или…
– Добрым словом.
– Откуда будешь, красавица такая?
– С кудыкиной горы. Из-под пня осинового, из мышкиной норы.
Леонтий улыбнулся, огладил бороду и пошевелил плечами.
– Гляди-ка, печет и печет! – озабоченно сказал он. – И у воды спасения нет.
«В Бангладеш все колодцы пересохли, – вспомнила Анна. – Людей жажда обуяла».
Произнесенная Леонтием последняя эта фраза сразу и накрепко связала его с егановским кержаком Власовым. Теперь Анну мучил вопрос: был ли Леонтий в Еганове после ее неудачного визита к Власову? Если был, то теперь он имеет полное представление об экспедиции. Если нет, то можно еще поморочить ему голову, ввести в заблуждение, а самой тем временем немедленно ехать в Era-ново. Теперь сомнений не было: книги у Власова есть, только принадлежат они наверняка Леонтию! Ведь спрашивала-то она о власовских книгах! А у Власова своих книг нет, и он не врал, рассказывал про свою мать и гармонь.
