Три столицы - Василий Шульгин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Шульгину дали сценарий.
Согласно этому произведению, задуманному весьма широко (я читал его), Шульгин должен был появляться в первых и последних кадрах. А в середине была попытка объять необъятное. Рассказывал о своем реэмигрант Любимов. Мелькал Бунин с его рассказом «Конец», Париж, Тэффи, Куприн, Шаляпин, Казем-Бек, Оболенский… Получился милый винегрет, рассыпавшийся на составные части при первом же соприкосновении с замыслом литературного зубра Шульгина. И уж никак не отвечал названию его книги — «Дни».
Короче, в этом соревновании победил его вариант, консервативный и весьма впечатляющий. По нему и снимался фильм, в котором «суперзвездой» предстал сам Василий Витальевич Шульгин. Предстал «Перед судом истории», как решил товарищ Ильичев, руководивший тогда искусством и литературой.
Лев Никулин, писавший свою «Мертвую зыбь», навестил Шульгина в доме творчества в Голицыне 23 апреля 1963 года. Получив нужные сведения, он, по мнению Шульгина, воспользовался ими скверно. «Мертвая зыбь» — название хорошее. «Это волна, — писал он, — что еще волнуется и качает корабли, но это качка по инерции… Ложь, обман, провокация. Эти приемы когда-то принесли плоды, но они оказались ядовитыми ягодами. Они отравили прежде всего тех, кто их выращивал. Они разлагали государственный аппарат, превращая правительственных агентов в преступников».
Шульгин отмечал неточности в книге о «Тресте». А поскольку у него была переписка с Ильичевым о фильме (односторонняя — Ильичев снизошел до устного указания: «Принять во внимание возражения Шульгина»), то Василий Витальевич в одном из писем ядовито спрашивал всемогущего тогда секретаря ЦК:
«Допустима ли правительственная провокация, как метод политической борьбы в государстве правовом, иначе сказать закономерном? Если провокация допустима, то это следовало бы как-нибудь выразить в Конституции. Если нет, то отрицательное отношение к провокации должно быть провозглашено в основных законах или в нарочитом декрете».
Когда делали фильм «Операция «Трест», Шульгина попросили стать в нем этаким вкраплением, комментирующим события. Он отказался. Он хорошо помнил свои мытарства с предыдущим фильмом.
Тогда он тесно сотрудничал с Иваном Алексеевичем Корнеевым, давал ему свои черновики, сообщал о ходе работы… Это был бедный и очень образованный человек, влюбленный в Шульгина, который в одном из писем к нему писал, что Эрмлер и Владимиров взяли его «за горло». Им хочется показать старца, который принял отречение, но ему не хочется быть простым исполнителем их замысла, отказываться от своего мировоззрения. «Нет! Себе дороже станет!» Из письма явствовало, что он посылает Корнееву «некоторые мысли по поводу фильма» и советует по прочтении уничтожить, чтобы не было неприятностей.
Судя по тому, что И. А. Корнеев подготовил к печати «Неопубликованную публицистику», можно предположить, что она является частью этих опасных мыслей.
В предисловии к неосуществившейся публикации, помеченном
11 июня 1964 года, Корнеев писал, что она составлена по черновым материалам к фильму и называл 86-летнего автора «гениальным артистом, вдохновенным пророком нового времени».
Мне первый машинописный экземпляр Василий Витальевич вручил много позже, сказав:
— Все верно, и это мое нынешнее мнение.
Я хранил рукопись, как важнейший документ, и вот он пригодился…
Я знаю, что Шульгин диктовал Корнееву большую книгу «Годы», о думской деятельности за десять лет, предшествовавших революции.
Корнеев проделывал громадную работу для Шульгина. И радовался ей. Так, 19 марта 1966 года он сообщал ему, что болел всю зиму, но закончил работу по составлению сборника всех речей того в Думе. Оказалось, что Шульгин выступал 61 раз, а 62-ю речь он сказал на объединенном заседании всех четырех дум 27 апреля (10 мая) 1917 года по случаю XI годовщины открытия Государственной думы. В письме он привел речь, и мы возьмем из нее характерный отрывок:
«Столыпин сыграл огромную роль в моей жизни. Со страстью, свойственной молодости, я отстаивал с кафедры Государственной думы его программу, потому что считал предначертанный им путь действий единственно правильный для спасения России и ее дальнейшего эволюционного развития. Несомненно, Столыпин был наиболее выдающимся государственным деятелем Российской империи в последний ее период. Это признавали и враги его.
Вскоре я сблизился с Петром Аркадьевичем и полюбил его. После его мученической кончины память Столыпина стала для меня священной. Считаю, что сейчас еще не настало время для объективной оценки его деятельности…»
Я попытался найти более подробные сведения о Корнееве. Их мало. Мария Димитриевна упоминает о нем в письме от 20 октября 1963 года и предупреждает Василия Витальевича, чтобы не ездил на съемку в Ленинград. Обманут-де. «Еврейские трюки ты знаешь хорошо». Вспоминает, как Вайншток говорил в гостинице «Заря»: «Да разве я мерзавец? Разве я не понимаю, что именно нужно, чтобы удовлетворить В. В.? Да разве я не такой же интеллигентный человек? (Мимика и жесты соответствующие)». Марди считает его мерзавцем и мошенником.
В ответе Шульгин уповает на лучшее. Машина по фильму заработала. «Судьба захотела, чтобы я как бы приложил руку к крушению Империи, которую я ценил и любил. Объяснение в книге «Дни», которую ты писала под мою диктовку».
В следующем письме:
«Китайский коммунист спросил русского коммуниста:
— Согласен ли ты, чтобы ценой гибели нескольких сотен миллионов буржуев коммунизм водворился во всем мире?
На это Хрущев ответил:
— Иди к черту, Маодзедун!
Этот разговор решил судьбы мира» и вдохновлял Шульгина при работе над фильмом. И еще соображения:
«Я всю жизнь делал то, чего я не хотел. Разве я хотел в Думу? Я ненавидел парламент с детства, когда еще в России ничего этого не было, а только случайно, ничего в этом не смысля, читал в газетах про какую-то борьбу партий в Европе.
Во вторую Думу меня послали черные Волынские мужики, которые заявили, что я им нужен в Думе, потому что они ничего не понимают, чего им там, в Думе, надо делать.
В третью Думу потому, что я выделился во второй и от меня требовали, чтобы я, молодой, не отказывался от своего долга перед Россией. Но в четвертую я отказался наотрез. Тогда Антоний, архиепископ, впоследствии митрополит, послал на меня телеграфную жалобу Димитрию Ивановичу. От него я получил депешу:
— Соглашайся. Через год откажешься.
Отказаться не удалось через год, потому что изменилось со смертью Д. И. (Пихно. — Д. Ж)
Теперь мне так же противно выступать в фильме, как тогда идти в Думу.
Но обстоятельства круто изменились и дезертировать не могу. Но ты не бойся, дорогая моя Машенька, за мое здоровье. Я выдержу, потому что чувствую: жалок тот, в ком совесть нечиста. Господь Бог поставил передо мной еще один барьер, и я его возьму с помощью Божией».
В следующем письме:
«Фильм вызвал на срок 20 дней Ивана Алексеевича. И платит ему содержание. Работа идет».
14 декабря В. В. рассказывает о съемках. «Надо подчеркивать трагизм движения рук, но если чуть-чуть сделаешь жест более широким или узким, то опять нехорошо, ибо «искусство там, где начинается чуть-чуть». Еще хуже с голосом. Если говорить тихо, «трагическим шепотом», то аппарат может не уловить его. Но если закричать трагически, то тоже плохо, «от великого до смешного только один шаг».
Описание съемки:
«Мотор! Два раза «дзз-дзз»! Номер какой-то кто-то кричит. И после этого какой-то ящичек перед лицом делает громко: хлоп! И тогда Эрмлер: «Начинайте». После этого ты должен начать «естественно и спокойно».
Корнеев при всем этом присутствует и ловит каждое слово Василия Витальевича.
И ведь вот как бывает… Я сам встречался с Иваном Алексеевичем Корнеевым, а хоть убей, не помню его, даже храня копию своего письма Шульгину, в котором, среди прочего, говорится:
«Вы, конечно, знаете, в каких условиях живет Иван Алексеевич, знаете его супругу, которая говорит, что они «наняли аблоката» и очень беспокоится о судьбе доходов, которые может принести будущее издание книги. Обстановка очень тяжелая, прямо удушливая какая-то. Сам Корнеев от болезней высох совершенно, он едва передвигает ноги, так что ожидать от него бойкости в устройстве ваших общих дел не следует. Чувствуется великая нищета. Возможно, этим объясняется задержка в перепечатке экземпляра книги для Вас. Я предложил ему деньги на перепечатку и свою машинистку, но он постеснялся взять у меня что-либо и сказал, что месяца через полтора вышлет Вам полный текст. Сейчас у него есть три экземпляра, но они нужны ему для представления в издательство. То есть два — в издательство, один — себе, рабочий…
Все прежние «друзья», типа Владимирова, от него отступились. Владимиров занял у него 50 рублей и не появляется больше полугода. Обстановка сейчас для издания книги не очень благоприятная, но я надеюсь на лучшее. АПН любит издавать литературу такого рода. Книга им должна понравиться, тем более что она написана блестяще, а стилистической изысканностью их не балуют…»
