Капкан для Александра Сергеевича Пушкина - Иван Игнатьевич Никитчук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пушкин писал жене часто. Тот припадок ревности прошел, как и раньше такие припадки проходили, и опять всплыла хотя и потускнувшая, но все еще своей чувственностью сильная любовь. Здесь, в Москве, он боялся остаться один: сейчас же вспоминалась она ему в грязной и опасной петербургской обстановке, пламенное воображение рисовало ему всякие ужасы, он мычал от боли, бегал по комнате и старался скорее найти людей, чтобы не быть одному. И письма его к ней говорили только об одном: о его боязни за нее… Ему и в голову никогда не приходило, что так же больно и ей от его измен. Ему казалось, что это совсем другое дело… И он не раз уверял даже друзей, что женщины чувствуют измену как-то легче…
Ничего не сделав ни в смысле добывания денег, – Натали он твердо обещал, что он добьется 80 000 годового дохода – ни в смысле работы в архивах, повертевшись только от тоски по гостиным и поспорив с приятелями, он собрался, наконец, домой. Так как за ужином он пролил нечаянно масло, а это было приметой дурной, то тройку было приказано подать только после полуночи: с наступлением нового дня дурная примета делается, как известно, недействительной… И, уже одетый по-дорожному, Пушкин кричал из темноты провожающим его друзьям:
– Смотри, Воиныч, если помирать задумаешь, предупреди обязательно! Я уже выбрал тебе местечко на Святых горах… Рядом со мной… Сушь, песок, ни единого червячка – малина!.. Так вместе и ляжем…
Оба хохотали.
– Да перестаньте вы! – морщилась Вера Александровна. – Экие болтуны! И как только языки у вас не отсохнут!..
Тройка тронулась. Пушкин, хохоча, кричал еще что-то из коляски, но за грохотом колес и звоном колокольчиков расслышать было ничего нельзя…
И тотчас же вслед за ним в Петербург полетел подробный донос о его поведении в Москве…
Вернувшись в Петербург, он сразу же увидел только что новорожденную свою дочь, Наталью.
На следующий день Пушкин встретился на городской квартире с Одоевским и Киреевским.
– Дорогой, Александр Сергеевич, как тут не вспомнить Краевского, который утверждает, что обязанности журналиста и служение музам совместить нельзя, – сказал с упреком Одоевский.
– Признаю свою вину, друзья мои, и очень вам благодарен за помощь и сотрудничество. Но и вы должны меня понять: не от хорошей жизни я бегаю от дела. Что у нас со вторым номером?
– Все, что нашли в ваших запасах достойного, все пошло в деле. Вы ведь и записки не оставили, уехав в Москву.
– Признаю свою вину, и что говорить – грешен. Обстоятельства сложились так, что я не мог не поехать в Москву… Меня беспокоит, что еще первый номер не весь разошелся. Не пойму, в чем дело и что еще нужно подписчикам…
– Главная причина нашей неудачи, – заметил Одоевский, – в плохой рекламе, поэтому и сейчас еще многие спрашивают, где можно подписаться на журнал.
– И все же не пойму, – продолжил Пушкин, как бы не расслышав Одоевского, – мы столько замечательного материала дали: и «Коляску» Гоголя, и «Утро делового человека», и «Путешествие в Арзрум»… А письма Тургенева из Парижа… Все свое, ни одного зарубежного романа… а подписка идет с рук плохо…
Петербург еще был в плену белых ночей… Днем жара стояла ужасная. От жары можно было укрыться только в парках или искупавшись в прохладных водах Невы.
Вечером становилось прохладнее, и на острова съезжались многочисленные коляски. Сидящие в них дамы поражали роскошью своих нарядов. Молодые люди, чтобы облегчить себя от жары, которая все-таки чувствовалась и вечером, допускали некоторую небрежность в одежде, в повязывании галстуков и в других мелочах. Дамы и кавалеры, покинув коляски, с удовольствием совершают променад по аллеям парка.
Уже начал свои представления каменоостровский театр на Стрлелке. Наташа пока что не принимает участия ни в прогулках, ни в других увеселениях. Она вместе с няньками возится с маленькой Натальей, да и сама она после родов чувствует себя не совсем здоровой. Очень редко выходит на веранду или не спеша гуляет по ближайшей к дому аллее. Чаще всего Наташа сидит у раскрытого окна комнаты на втором этаже и дышит целебным воздухом.
В саду резвятся дети. Старшая Машенька, точная копия отца, что-то не поделила с Сашкой. В отличие от Маши, он медлительный, не поворотлив, точно как Пушкин в детстве. В саду и младший сын, Гриша, который еще плохо ходит, но, придерживаясь за няню, тихонько ковыляет по тропинке. Гришка иногда плачет, споткнувшись, и тогда своим писком ему отвечает маленькая Наталья. Нелегко молодой маме управиться с целой оравой детей.
Но дети – это полбеды. Гораздо больше хлопот с прислугой. Ее развелось почему-то столько много, что хозяйка и упомнить всех не в состоянии. А еще эти счета из магазинов и от портних… Но эти заботы Наталья Николаевна с «удовольствием» уступила сестре – Александре Николаевне. Наташа не переставала удивляться умению сестры разбираться со всеми этими бумажками: откуда это у нее!
И действительно, Азинька крепко взялась за хозяйство. С утра она давала указание повару, потом буфетчику, потом садилась за счета. Она равнодушно относилась и к прогулкам, увеселениям и прочей ерунде, о которой болтали Катя и Таша.
Она слышит, как в соседней комнате Катя с восторгом рассказывает Наташе, что сегодня ожидается великолепная кавалькада, в которой примет участие даже наследник престола.
Но Азинька не особенно прислушивается к их разговору: у нее куча неотложных дел. «Снова надо разобраться с этими счетами…» – думает она, склонившись над стопкой бумажек. Эти бумажки она раскладывает по кучкам: в этой кучке счета, которые еще могут подождать, а в этой уже давно ждут оплаты. Эта кучка с каждым днем становится все больше…
В комнате рядом продолжают болтать. Катя чему-то смеется, похоже, у нее сегодня хорошее настроение. Ну и слава богу!
Коко, как иногда называют домашние Катю, уже переоделась и в своей амазонке была готова к конной прогулке. Наташа смотрит на нее с завистью, а потом целует, пожелав ей удачной кавалькады…
Вот и середина дня, пора обедать. Дети уже в столовой, где Азинька вся в заботах, чтобы каждому ребенку досталось любимое блюдо. Наталья Николаевна тоже пришла в столовую и стала помогать Азиньке справляться с орущей и жующей компанией.
С прогулки вернулась Коко, веселая, раскрасневшаяся…
– Ах, Таша, если бы только знала, как было весело! – вся в радостных воспоминаниях обнимала Катя сестру.
– Я могу только сказать, что
