Писательский Клуб - Константин Ваншенкин

В конце концов и он был арестован, как не раз случалось в том ведомстве, провел в одиночке несколько лет. Когда он вышел, его устроили работать к нам в Союз.

Как‑то раз перед войной Ильину позвонил А. С. Щербаков, секретарь МГК и ЦК, сказал, что срочно нужен Фадеев, но его не могут найти, и попросил помочь. Если уж такие люди обращаются, значит, дело действительно серьезное.

Ильин заверил, что они сделают все возможное, но в конце не удержался и весьма желчно заметил:

— Я полагал, что наша задача разыскивать контрреволюционэров (он так произносил), а не членов Центрального Комитета.

Фадеева, разумеется, отыскали — на чьей‑то даче.

Что сказать в заключение? Как это часто бывает, не стало хозяина — распалась и коллекция.

О Борисе Бялике

Хоронили Бориса Бялика.

Панихиду в Малом зале сердечно и просто вел Петр Палиевский. Писателей было мало. О былых приятелях напоминали своим присутствием их вдовы и выросшие дети. Даже критиков почти не наблюдалось. Основная публика — сотрудники Института мировой литературы, где он работал, — коллеги, ученицы и ученики.

Выступили несколько докторов наук и один член — корреспондент. Они говорили хорошо, очень тихо, интеллигентно, но, мне казалось, слишком пространно. Вообще это слегка напоминало заседание ученого совета. Некоторые даже касались своих отдельных несогласий с его концепциями, почти полемизировали. Они, сами того не осознавая, продолжали воспринимать его живым. Но в целом оценивали высоко — как блестящего ученого, одного из основоположников горьковедения, неутомимого исследователя и организатора научного процесса.

Последним выступал Матусовский, упомянул о язычке Бори Бялика, как он выразился, на который никому не пожелал бы попасться, а больше вспоминал о войне, о редакции армейской газеты, где они вместе служили, о независимости и редкой смелости покойного. «Маленький и храбрый, как капитан Тушин, Боря Бялик», — закончил он и заставил этими неожиданными словами прослезиться многих, в том числе, кажется, и Палиевского.

Короче говоря, все было пристойно.

Перед началом траурного митинга Палиевский предложил сказать слово и мне, но я отказался: был еще не готов к этому. А потом даже пожалел — просто потому, что о многом в характере и судьбе Бялика не говорили.

Было время, мы постоянно общались с ним и с Люсей, бывали у них, а они у нас. В их доме чаще всего можно было встретить Смеляковых, а также Светлова, Полевого, Марецкую, Донского, Эйдлина, Фатьянова, В. Лифшица, Книпович.

Они называли его Борей. Да и не только они, а чуть не все. Боря Бялик. Писатели, даже довольно молодые, воспринимали его не как профессора, литературоведа, а как своего собрата. В нем никогда не было ни капли важности; своих степеней й званий он словно немножечко стеснялся.

И еще нужно сказать: он по натуре был гуляка.

Я близко общался и дружил с Владимиром Николаевичем Орловым и написал потом в воспоминаниях:

«Как поразительно в нем уживалось! — любовь к науке, к архиву, к серьезным и упорным кабинетным занятиям и одновременно к жизни, компании, веселью, застолью».

Да, но облик и повадки Орлова в любой ситуации сами напоминали, кто он и что он. А Бялику, наоборот, были свойственны удивительные внешние несолидность и несерьезность. Тоже, вероятно, врожденное качество. Как его заливистый высокий смех. Помню его историю и отдельно, через несколько лет, подтверждающий рассказ Василия Ардаматского, как они, основательно загуляв на ВДНХ (тогда это еще называлось ВСХВ — Всесоюзной сельскохозяйственной выставкой), заснули в стогу сена около павильона «Животноводство» и были разбужены на рассвете ранним холодом, птичьим гвалтом и вольными разговорами молодых скотниц.

Ну и что! В различных областях науки существуют легенды

о забавных проделках профессоров и корифеев. Почему бы не быть им и в литературоведении.

Но это ладно. А еще вот о чем ни словечка не обронили там, на панихиде. О том, что геройское участие в защите Отечества не считалось стоящим внимания доводом против обвинения в безродном космополитизме. Вот ведь как! О Бялике даже была статья «Теоретик космополитизма». Ни больше ни меньше.

А когда времена изменились, с какой видимой легкостью согласился он простить своих жестоких обидчиков и потом вправду не держал на них зла.

И наконец, я сказал бы, что редко кто из профессионально занимающихся классикой с таким вот живым естественным интересом читал современное, откликался, звонил, присылал письма. Разве только тот же Вл. Орлов.

Вот о чем я не сказал там и говорю сейчас.

Жданов и Бабаевский

На Втором совещании молодых писателей в 1951 году помимо занятий в семинарах бывали еще общие заседания. Перед участниками выступали корифеи — Пришвин, Твардовский, Леонов…

И неожиданно — Бабаевский. Круглобритоголовый, как Грибачев, но мягкий, ласковый. Делился опытом. Скромно вспоминал о своей недавней безвестности. И вдруг триумф, да какой! — «Кавалер Золотой Звезды». Но что делать дальше, чтобы свой авторитет поддержать? Ведь Сталинская премия

I степени! Стал он думать. Тут его вызывает Жданов, спрашивает, какие планы. Не знаю, отвечает, пока думаю. Жданов ему: а чего думать? Пишите продолжение, материал под рукой. Внял он мудрому совету, написал «Свет над землей» — опять премия.

Разумеется, не они со Ждановым это изобрели. Про мушкетеров небось читали. Но там объяснимо — приключения. А у нас тогда началась просто эпидемия продолжений. Первое место, наверное, за Катаевым. Зря он в эту гонку ввязался.

Твардовский открыто презирал, не выносил холодного стремления многих выжать из вещи, имевшей успех, дополнительные выгоды. Издевался над авторами своего журнала, пустившимися — слаб человек! — во все тяжкие.

Могут сказать: а сам написал второго «Теркина». Нет, то совсем другое дело.

Гражданская панихида

Хоронили Юрия Воронова, главного редактора блистательной «Комсомолки» шестидесятых годов, человека благородного и бесстрашного, перенесшего мальчишкой ленинградскую блокаду.

Его газета защищала прежде всего человеческое достоинство — от некомпетентной, бесцеремонной идеологической критики тех лет. Очерк о китобойной флотилии и злоупотреблениях на ней обсуждался даже на Политбюро. И «Комсомолка» победила. Но Воронову это запомнили. Мстительная система не простила ему, что он не такой, как все. «Своим» подобных вольностей тем более не забывали. Его под удобным предлогом отправили в Восточный Берлин, даже не послом — корреспондентом.