Сатирикон и сатриконцы - Аркадий Тимофеевич Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Сатирикон» 1909. № 19
Огурец
Один раз Огурец надел цилиндр и пошел гулять на бульвар.
Такой франт!
Проходят барыни и говорят:
— Сейчас видно — отставной военный.
Директор гимназии прошел, похвалил:
— За поведение пять с плюсом.
Купец говорит:
— Ишь ты! Я бы его кассиром назначил!
Монах говорит:
— Ему бы архиереем быть.
Потом жулик повстречался.
— Нашего, — говорит, — полку прибыло. Сейчас видно: из молодых, да ранний.
А Огурец идет себе — фу-ты, ну-ты!
Вдруг ему пьяный навстречу. Да как заорет:
— Ого-го-го! Недурственно. Дело-то, я вижу, в шляпе!
Стащил с Огурца цилиндр.
Видит: огурец малосольный. Съел его.
«Сатирикон», 1909, № 21
Ерунда
Ходила по свету Ерунда, древняя старуха. Вся рожа у нее измочаленная. Вместо ног — пни гнилые. Волосы как мох. Глаза как ложки оловянные.
Одно слово — страшилище.
Увидал Ерунду православный — перекрестился.
А ей и горя мало. И на православного прет.
Все от нее в сторону.
А она орет благим матом:
— Прочь с дорог! Раздавлю!
И давит.
Подомнет себе под живот бог знает сколько народу. И рада, хохочет.
Ногами дрыгает.
Город ей честь отдает.
Купцы — почет.
Барышни — «сувениры» разные: это, значит — «на память».
А я про нее сказку сочинил.
Везет Ерунде.
«Сатирикон». 1909, № 22
Божья Коровка
Жила-была Божья Коровка. Летать мало приходилось. Больше ползала.
Понравилась Божья Коровка Таракану.
— Выходи, — говорит, — за меня замуж.
— Мне все равно…
Вышла.
Живет, скучает, помнит, что она хоть и коровка, а все-таки Божья. Однако никуда не летит.
А Таракан, известное дело, усами шевелит. И в свой департамент аккуратно ходит.
Вот тебе и любовь…
Таракашек расплодили, а все-таки скучно.
Прилетел Жук:
— Божья Коровка, ты мне нравишься.
— Ну что ж, — говорит.
— Выходи за меня замуж.
— Мне все равно, — говорит.
Вышла теперь за Жука.
И приплод был: жучата. А все скучно.
А потом Утюг пришел: тяжелый-тяжелый, черный-черный.
И он, как все:
— Выходи за меня замуж.
— Ну что ж, — говорит, — мне все равно.
Видит Божья Коровка: хочет ее новый жених обнять.
Ну что ж, дело жениховское.
Обнял.
Только тяжелый был Утюг. От невесты ничего не осталось. Так — пятнышко малое.
«Сатирикон», 1909, № 23
Свинячий сын
Жил-был свинячий сын Ванька, по фамилии — Хрюшкин.
Родители Хрюшкина были почтенные — настоящая живая ветчина: и папаша, и мамаша. И братья и сестры — все в родителей, хоть сейчас тащи в колбасную.
Один только Хрюшкин был неудачник: ни в мать, ни в отца, а в прохожего молодца.
У каждого братишки было прозвище: у одного Малосольный, у другого Вяленый. Про сестренку говорили, что она «с чесночком».
А Ванька остался без прозвища свинячьего.
Неудачный был поросенок — кожа да кости, а вместо жира — никчемные мечтания.
Все к корыту, а он пятачком в небо и о прекрасной невесте хрюкает.
А вместо невесты выйдет, бывало, скотница Варвара да ножищей Ваньку как ахнет: у него из глаз искры… А он думает — звезды с неба.
Чудной был поросенок.
Говорит ему раз корова, и очень серьезно:
— Ванька ты Ванька! Не сносить тебе головы. Родителей бы пожалел! Ну скажи на милость, какая из тебя колбаса выйдет, ежели ты, заместо помоев, журавля в небе норовишь поймать.
Осел говорит:
— А еще образованный! Студент тоже! Я бы тебе под хвост крапивы: узнал бы тогда кузькину мать.
И дядя-боров хрюкает:
— Вот я уж от жира ходить не могу. Брюхо-то у меня во какое. А в голове рассужденье. Я свое свинячье положение знаю. Я свое возьму. А ты что? Ты не свинячий сын, а латаха несуразная.
А поросенок в ответ:
— Я, дяденька, литературой займусь. Из меня сочинитель выйдет.
— Ты почем знаешь?
— Да уж у меня такие приметы есть.
— Какие такие приметы? Заврался ты, братец.
— Да у меня их много, дяденька: вот, например, розы я обожаю. Сочинителей хлебом не корми, розы им подавай.
— Где ты, свинячий сын, розы видел?
— Я. дяденька, третьего дня в сад забрался: целый день на клумбе пролежал.
Рассердился боров.
— Уходи, — говорит, — Ванька, подальше. Не посмотрю, что племянник, — слопаю.
Дал Ванька стрекача от родственника, а у самого в голове та же загвоздка: как бы на клумбе полежать да розы понюхать.
Спит свинячий сын и видит во сне: лежит он, Ванька, весь в розах, а все вокруг говорят: «Ах, какой приятный поросенок!»
Что же! Оказался сон в руку. Наступила Пасха. Понадобился, как водится, поросенок.
Пришел повар на скотный двор. Поймал Ваньку.
— Ты, — говорит, — свинячий сын, не больно жирен. Да я, — говорит, — нафарширую тебя. И будет ладно.
Лежит поросенок на блюде смирно. Глазом не моргнет.
А вокруг — розы… Правда, из бумаги. Однако если поразмыслить, то и это не худо.
«Сатирикон», 1909, № 42
Илья ЭРЕНБУРГ
* * *
Когда встают туманы злые
И ветер гасит мой камин,
В бреду мне чудится, Россия.
Безлюдие твоих равнин.
В моей мансарде полутемной.
Под шум парижской мостовой.
Ты кажешься мне столь огромной.
Столь беспримерно неживой.
Таишь такое безразличье.
Такое нехотенье жить,
Что я страшусь твое величье
Своею жалобой смутить.
