Учебка. Армейский роман. - Андрей Геращенко

— Вроде бы в зале был.

— Вроде бы… Вечно нет, когда нужен! Домывай пока пол, а я пойду и все ему скажу.

Хлеборез довольно скоро вернулся и пояснил:

— Отпустил.

— И даже ничего не сказал? — у Тищенко вдруг возникло подозрение, что хлеборез его обманывает.

— Почему не сказал — сказал. Говорит: «Пусть работает, если он сам не против». Ты ведь не против?

— Наверное, не против, — слова хлебореза были похожи на правду.

Игорь отправился за чистой водой еще раз. Мухсинов и Хусаинов уже почти все перемыли и теперь наводили в мойке порядок.

— Шито всо время с вода ходышь? — спросил удивленный Мухсинов.

— Еще не все сделал, — уклончиво ответил Тищенко.

— А Абдухаев и Шкурка уже давно всо закончыл?

— Им только ряды нужно было помыть и столы. А мне еще и коридор Сапожнев сказал, — пояснил Игорь.

Ему почему-то не хотелось говорить истинную причину задержки. С одной стороны ничего зазорного в работе у хлебореза не было, но с другой Тищенко все же не хотел афишировать, что его припахали. Набрав в таз чистой воды, Игорь отправился назад. В зале его вновь остановил Сапожнев:

— Что, Тищенко, в хлеборезку идешь?

— Иду. А разве хлеборез с вами по этому поводу не говорил? — удивился Игорь.

— Да говорил, говорил… Что же я сделаю, если ты чуть ли не сам напросился? — с насмешкой сказал Сапожнев.

— Никуда я не просился. Он сам меня…

— Что — припахал?!

— Попросил.

— Ну-ну — иди, раз попросил, — опять с иронией сказал младший сержант.

«И чего ты лыбишься, придурок?! Сам, наверное, не только в хлеборезке мыл, когда был «духом». Да и это только со мной ты герой, а когда с Курбаном разговаривал, то назад пятился, как рак!» — с досадой подумал Игорь.

— Чего ты так насупился? — спросил у него хлеборез.

— Так просто… Скоро наши в казарму пойдут.

— А-а, так вот ты о чем. Слушай — у меня к тебе предложение. Ты очень спать хочешь?

— Вообще-то хочу, — Игорь подозрительно посмотрел на хлебореза.

Ему вовсе не хотелось провести ночь на какой-нибудь работе. Где-то в глубине души Тищенко посетили неприятные предчувствия. Они еще более укрепились после того, как хлеборез в нарочито веселой манере хлопнул Игоря по плечу и предложил:

— Скоро должны хлеб привезти — можешь мне помочь.

— Я бы помог, да…

— Что?

— Мы в учебке обязательно должны из наряда вместе с сержантами в казарму приходить. Он меня ни за что не отпустит! Да он и не мой сержант — я с ним просто в наряде, — скороговоркой выпалил Игорь, подумав совершенно о другом: «Как бы не так — не хватало, чтобы из-за этого хлеба я лишился сна! И так уже почти одиннадцать — целый час после отбоя прошел».

— А, может быть, ты боишься, что не выспишься? — спросил хлеборез и внимательно посмотрел на Игоря.

Тищенко вздрогнул от неожиданности — ему показалось, что «дед» читает его мысли. Игорь растерялся и глупо пробормотал:

— Я все равно поздно засыпаю…

— Как будто бы у тебя об этом в твоей казарме спрашивают, — усмехнулся хлеборез.

— Не спрашивают, но я часто только в одиннадцать засыпаю.

— Только в одиннадцать? Ничего себе «поздно»! А ты знаешь, что в части после одиннадцати вся жизнь только начинается?! Ладно, понимаю, что ты «дух» и тебе хочется спать. Давай так — сегодня ты мне помогаешь, а завтра я тебе в хлеборезке после подъема закрою, и ты поспишь до завтрака?

Предложение хлебореза коренным образом меняло дело — с компенсацией сна Игорь мог бы помогать половину ночи. Но все-таки что-то сдерживало курсанта, и он неуверенно спросил:

— А скоро этот хлеб привезут?

— Скоро. До половины первого справимся.

«Значит, на два с половиной часа позже лягу. А просплю завтра два. Значит, теряю только полчаса. А если бы вместе со взводом — то целый час мог потерять», — считал про себя Игорь. Видя, что курсант почти согласился, хлеборез привел еще один «веский» аргумент:

— Вижу, что согласен. Я тебе свою шикарную кушетку, что в складе стоит, выделю. Она мягкая — только ложись и спи. Да и тихо тут.

Тищенко отбросил последние сомнения и согласился. Хлеборез пошел и сказал Сапожневу, что оставляет Игоря у себя до часа, а затем вновь вернулся в хлеборезку. Сапожневу не очень-то хотелось оставлять курсанта ночью в столовой, но спорить с «дедом» он не решился и был вынужден дать согласие. По возвращении хлебореза Игоря ожидал настоящий сюрприз.

— Ну что ж — раз ты остался мне помогать, тебя надо как-то вознаградить? А? — весело спросил «дед».

Тищенко лишь смущенно улыбнулся в ответ. Хлеборез выудил откуда-то из-за холодильника «гофрированный электрочайник» (по его собственному выражению) и спросил у Игоря:

— Чай будешь?

— Можно, — несмело сказал Игорь.

— Тогда так — сбегай, набери воды, а я тут пока кое-что приготовлю.

Когда Игорь наполнил чайник и возвратился назад, его глазам предстал богато сервированный стол, уставленный кружками и тарелками. В одной тарелке небольшой горкой лежали куски сахара, в другой — белый хлеб, а в третьей — небольшие цилиндрики сливочного масла. Чайник вскоре закипел, и Игорь вдоволь напился чаю, бросая по четыре куска сахара в каждую кружку и намазывая по две порции масла на хлеб. Для любого «духа» это «событие» было достаточно неординарным, и Тищенко уже предвкушал, как завтра расскажет взводу о своем ночном пиршестве и все попадают от зависти. Чаепитие сопровождалось неторопливой беседой «о жизни», причем хлеборез почти не обращал внимания на разницу в сроках службы и говорил с Игорем, как с равным. Все это еще больше подняло настроение курсанта, и Тищенко уже радовался тому, что благодаря встрече с хлеборезом в целом неприятный день завершился на мажорной ноте. Хлеборез оказался Сергеем из Псковской области. До армии он был строителем и теперь битый час рассказывал Игорю о том, какие плохие и некачественные дома из блоков и какие хорошие и прочные (если цемент не с завышенным содержанием песка) из кирпича. Беседа нравилась Тищенко не столько своим содержанием, сколько своим шармом — сидеть ночью с «дедом» в хлеборезке и вместо отбоя пить чай казалось Игорю чертовски романтичным. Закончив с чаепитием, Сергей предложил Игорю пока подождать на табуретке, а сам, достав из холодильника большой кусок желтого сливочного масла, принялся делить его на цилиндрические порции — пайки для завтрака при помощи инструмента, похожего на заднюю часть шприца, но целиком состоящего из металла. Он макал его в воду, затем набирал масло и после нажатия на поршень из этого нехитрого аппарата на стол вываливался очередной цилиндр со строго дозированной порцией масла. Впрочем, присмотревшись повнимательнее, Игорь увидел, что хлеборез понемногу не докладывает масла в каждую из порций. Сергей старался набирать масло так, чтобы оно где-то на миллиметр не доходило до верхнего края, а опускающийся поршень легко ровнял неровную поверхность масла, и внешне ничего не было заметно. Благодаря такой нехитрой комбинации хлеборез получал через каждые пятнадцать — двадцать цилиндриков очередную порцию масла в личное пользование. А поскольку все порции были где-то лишь на миллиметр ниже нормальных, уличить хлебореза в воровстве было практически невозможно, если только не взвесить какой-нибудь из них на выбор. Но пайки — цилиндрики никто обычно не взвешивает и любой хлеборез в любой армейской столовой всегда имеет масло, сахар и хлеб для «личных нужд».

Едва допили чай, как раздался настойчивый стук в окно.

— Вот и хлеб. Пойдем со мной, — позвал хлеборез.

Они пошли в склад, и Сергей открыл небольшое дощатое окно, выходящее прямо на улицу. Поздоровавшись с шофером в расстегнутом настежь хэбэ, хлеборез вышел на улицу, велев Игорю дожидаться у окна. Прождал Тищенко недолго и вскоре Сергей подал ему первый лоток с хлебом. Хлеб был свежим и теплым, — казалось, что искусные булочники вложили в него самую настоящую, но только «хлебную» душу. В детстве Игорь почти всерьез верил, что хлебная буханка живет до тех пор, пока сохраняет тепло. Даже сказочный детский колобок представлялся ему непременно теплым и душистым. С исчезновением тепла хлеб как бы покидала душа, и его можно было спокойно есть, не отягощая детскую совесть. Тищенко вспомнил, как он, будучи еще дошкольником, выслушал мамино назидание о том, что нельзя есть хлеб теплым — может случиться заворот кишок. Это еще больше укрепило Игоря в уверенности в том, что хлеб живой, а значит, он может и отомстить наглому хлебоеду. Но все же Игорь зачастую ел хлеб и теплым, почему-то обязательно представляя себя при этом волком, вонзающим зубы в теплое, трепещущее страхом заячье сердце. Потом ему обычно становилось стыдно за «смерть зайца» и Игорь старался представить себе паровозом, а хлеб — углем. Но первоначальное впечатление было сильнее и после очередного «пожирания зайца» Тищенко со страхом ожидал заворота кишок. Со временем все эти детские мысли и впечатления окончательно забылись, но Игорь всегда радовался теплому, немного сказочному хлебу и теперь широко улыбнулся, даже через деревянный лоток почувствовав почти живое тепло.