Застава «Турий Рог» - Юрий Борисович Ильинский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Какое отношение все это имеет к Ваську и его бойцам? Почему мы не должны им доверять? Какие у тебя основания их подозревать? И в чем ты их подозреваешь? Говори!
— Да, Станислав Леонидович. Замахнулись — вдарьте!
— Конкретного как будто ничего… Они между собой говорят на каком-то наречии, а со мной — на ханьском, наиболее распространенном языке страны. Что-то за этим кроется. Замышляют недоброе, канальи, и не хотят, чтобы их поняли. Присматривать за ними нужно.
Петухов схватил переводчика за грудь, рванул, Говорухин оттащил товарища.
— Ты что, Кинстинтин? Никак драться намеряешься?
— Руки марать о всякое… Запомни, Стас, уж ежели присматривать надо — то не за Васьком и его ребятами, а за…
— Кинстинтин!
Сгустился сумрак, Данченко завозился, встал, качаясь как пьяный, подскочившего Петухова не узнал.
— Скажите им, скажите… Пора выступать.
Старшину вел под руку Говорухин, с другой стороны его поддерживал, обняв за талию, китайский боец. Петухов с Васьком шли впереди, замыкал шествие третий китаец. Данченко с трудом переставлял непослушные ноги, глаз не открывал. Порой останавливался, шатался, сознание меркло, затем старшина приходил в себя и автоматически брел дальше. Приближался рассвет, погасла последняя звезда, внезапно Данченко повис на руках товарищей. Едва удерживая тяжелое тело, они пошагали дальше, длинные ноги раненого волочились по снегу, пропахивая неровные канавки. Данченко грузен, вскоре носильщики выбились из сил.
— Отдохнем чуток, — взмолился Говорухин.
Китайский боец задыхался, от него валил пар. Впереди маячила высокая фигура Лещинского.
— Станислав Леонидович! — позвал Говорухин. — Напарник мой совсем уморился, можете подменить?
— Разумеется! С удовольствием. — Лещинский сказал китайцу несколько слов, боец отвечал односложно. — Представьте, Пимен, он отказывается, утверждает, что не устал.
— Ом-манывает. Его самого впору нести. Воздействуйте, Станислав Леонидович, жалко человека.
Лещинский снова заговорил с китайцем и опять получил отрицательный ответ.
— Он выполняет приказ. Командир пришлет ему подмену своевременно.
— Вот черт упрямый! Слышь, друг, — обратился Говорухин к напарнику. — Ты достаточно помог, спасибо, теперь он, — пограничник указал на Лещинского, — тебя заменит. А ты отдохни. Ты хлипкий, эдак и окочуриться недолго.
— Зря стараетесь, Пимен. Не согласится он. Приказ!
— Приказ есть приказ, понятно. Только жалко парня. Не в службу, а в дружбу, Станислав Леонидович, попросите Васька, пусть своего солдата подменит. Нельзя же так!
— Вы о чем? — снова очнулся Данченко. — Чего не поделили? Да вы никак меня вести надумали! А ну, гэть!
Данченко высвободился и пошел вперед, низко опустив голову, покачиваясь. Сделав десяток шагов, упал. Его подняли, повели.
Брезжил рассвет.
— Он весь горит, — сказал Петухов.
Говорухин и Лещинский стояли понурившись. Петухов нагнулся, разглядывая осунувшегося Данченко: глаза зажмурены, густые, клочковатые брови насуплены — чем-то крепко недоволен старшина.
— Сюда бы мою аптечку! — сокрушался Говорухин. — Сколько там всякого добра!
Днем Данченко неотрывно смотрел в небо, отыскивая медный диск солнца, но не нашел: над степью плыли свинцовые тучи.
— Сонечко, дэ ты? — спросил у неба Данченко, уставившись в бездонную хмарь.
Проснулся Лещинский.
— Вам плохо, Петр?
— Терпимо. Как хлопцы?
— Пимен отдыхает, Костя дежурит.
— Добре.
Данченко чувствовал себя лучше, боль, терзавшая его много дней, притупилась, тело стало легким и как будто послушным.
— Скорей бы вечерело, пойдем дальше.
— Через полчаса начнет смеркаться. Сейчас темнеет рано — зима. Кстати, могу вас обрадовать, идти пешком вам больше не придется, китайцы смастерили волокушу.
— Що?! Для мэнэ?
— Вам будет удобнее, а… — Лещинский хотел сказать «а нам легче», но осекся.
Данченко понял. Больше он ни о чем не спрашивал, лежал молча. Вереницей тянулись неясные видения — свеже-побеленная мазанка, крытая потемневшей от дождя и снега соломой, миловидная, молодая женщина в расшитой кофточке и монистах на полной шее, с коромыслом; в ведрах плавают фанерки, чтобы вода не выплескивалась; роящиеся возле летка[244], копошащиеся на прилетной доске улья мохнатые пчелы; янтарные подсолнухи, впаянный в синее небо коршун, залитая солнцем степь. Уши ловили тихий шелест колосьев, потревоженных легким ветерком, бульканье голубей, надсадно-хрипловатый крик старого кочета[245], довольное мемеканье козленка, отыскавшего наконец мягкими детскими губенками тугой, набухший сосок матки. Явственно ощущались и запахи: вкусно пахли теплое парное молоко, липовый мед в расписной глиняной макитре, пышный, румяный каравай с подгоревшей, хрустящей корочкой. Его только что вынула из печи мама — чистенькая старушка. Из больших темно-карих глаз ее сочилась печаль. Это конец, отчетливо осознал Данченко; думалось о смерти спокойно. Он давно ощущал приближение рокового часа, но не боялся, страшила беспомощность. Никогда и никому Петр Данченко не был в тягость, никогда ни от кого не зависел, зависимость — наихудшее испытание, что угодно, только не это!
Страдая физически, с каждым днем теряя силы, Данченко не сдавался, любовь к жизни — активной и действенной — помогала ему продолжать борьбу, драться с губительным недугом, возвращаться из небытия. Теперь стало ясно — выжить не суждено. Да, это конец! Времени мало, очень мало. Данченко спросил Лещинского, далеко ли граница. Переводчик привел Васька и одного из его подчиненных — щуплого, лопоухого солдатика.
— Осталось километров шестьдесят, Петр. Эти юноши уверяют, что расстояние преодолеем за один переход. Я не разделяю их оптимизм, учитывая… э… некоторые трудности. Дня через три-четыре будем на месте.
Тихо поскрипывали полозья волокуши, медленно проплывали в небе яркие, холодные звезды, над горизонтом висел серебристый серпик луны. Утром Говорухин поднял тревогу — на дальней сопке, четко вырисовываясь в лучах восходящего солнца, виднелся всадник. К нему подъехал второй, вспыхнули в золотых лучах стекла полевого бинокля.
Китайские бойцы схватились за карабины, Васек указал на приближающихся конников: японцы! Петухов всмотрелся — косые лучи били в глаза.
— Занимай оборону!
Китайцы рассыпались в короткую цепь, Лещинский и Говорухин залегли, Петухов неотрывно следил за противником, конники рысили по пологому склону сопки. Местность открытая, окопаться невозможно, порубят. Надо уходить, но до редкой, скалистой гряды далеко.
— Пимен и Стас, тащите волокушу в сопки. Мы вас прикроем, здесь не удержаться.
Кавалеристы приближались, навстречу полыхнул залп, китайские бойцы открыли огонь. Японцы растекались лавой, охватывая обороняющихся полукольцом, расстояние быстро сокращалось, и тогда ожил, забился в умелых руках Петухова ручной пулемет, рассеивая веер смертоносных пуль. Упала лошадь, взвилась на дыбы и рухнула вторая, мячиком покатился по земле японец. Петухов стрелял экономно, короткими очередями по
