Дублинцы. Улисс (сборник) - Джеймс Джойс

Малыш Олф Берген влетает в двери и скрывается в задней комнатушке у Барни, весь со смеху вот-вот готов лопнуть. А я смотрю, кто ж это там, я было не заметил, пьяный храпит в углу, отрешившись от мира, не иначе Боб Дорен. До меня никак не доходит, что приключилось, а Олф все делает какие-то знаки из дверей. И тут плетется, угадайте-ка, братцы, кто, этот болван двинутый, Дэнис Брин, в банных шлепанцах и с двумя бля пухлыми томами под мышкой, а за ним жена поспешает, несчастная убогая баба, как моська семенит за ним по пятам. А Олф, гляжу, совсем подыхает со смеху.

– Любуйтесь, – говорит. – Это Брин наш. Кто-то ему, понимаешь, прислал открытку, а в той открытке стоит: ку-ку! И вот он теперь таскается по всему Дублину, желает вчи… чи…

И давится аж от хохота.

– Чичего? – говорю.

– Иск желает вчинить, – объясняет он. – Всего-то на десять тысяч фунтов!

– Ни хрена себе! – говорю.

Паршивая псина, зачуяв новенького, снова издает такой рык, что у всякого душа в пятки, но тут Гражданин отпустил ей хорошего пинка меж ребер.

– Bi i dho husht,[197] – говорит Олф.

– Так, значит, кто это? – Джо спрашивает.

– Брин, – объясняет Олф. – Он был у Джона Генри Ментона, потом от него поплелся к Коллису и Уорду, а потом его встретил Том Рочфорд и послал ради смеха к главному инспектору полиции. Мать честная, я ржал до колик. К. К.: ку-ку. Ну, долговязый ему выдал теплый прием, еще скажи спасибо, не посадил. И вот сейчас этот псих тащится на Грин-стрит, хочет детектива найти.

– А когда наконец Длинный Джон повесит этого молодца в Маунтджой? – Джо спрашивает.

– Берген, – мычит тут Боб Дорен, просыпаясь. – Ты кто, Олф Берген?

– Так точно, – говорит Олф. – Повесит? Погодите, я вам чего покажу. Эй, Терри, подай-ка сюда одну. Нет, ну и болван, ну и олух! Десять тысяч фунтов. Жаль, вы не видели, как Длинный Джон на него воззрился. Ку-ку…

И опять его в хохот.

– Ты это над кем смеешься? – хрипит Боб Дорен. – Ты кто, Берген?

– Терри, давай поживей, старик, – просит Олф.

Теренций О’Райен, вняв слову его, в тот же миг ему подал хрустальную чашу, до краев полную пенистым темным элем, который варили издавна в божественных своих чанах благородные близнецы-братья Пивайви и Пивардилон, хитроумные, подобно сыновьям Леды бессмертной. Ибо сбирают они сочные плоды хмеля и ссыпают, просеивают, толкут и варят их, и примешивают к ним терпкие соки и ставят сусло на священный огонь, денно и нощно не оставляя своих трудов, хитроумные братья, властители больших чанов.

И ты, о рыцарственный Теренций, как отроду привыкший к обхожденью, поднес ему амброзии подобный напиток, хрустальную чашу предложил ты ему, жаждущему, рыцарственной душе, прекрасному как сами бессмертные.

Но он, юный вождь О’Бергенов, не мог и помыслить, чтобы другой превзошел его в великодушных деяньях, и посему щедрым жестом ему он подал обол из бесценной бронзы. Искусною рукою чеканщика был выбит на нем величавый лик королевы, происходившей из дома Брунсвик, Виктории именем, Ее Августейшего Величества, милостью Божией Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии и британских заморских владений королевы, защитницы веры, императрицы Индии, той, что царствовала над несметными покоренными народами и была им любезна, ибо узнали и возлюбили ее в краях, где восходит солнце и где заходит, бледнокожие и темнокожие, краснокожие и эфиопы.

– Этот рассукин фармазон, – ворчит Гражданин, – чего он там рыскает взад и вперед снаружи?

– Какой-такой? – Джо спрашивает.

– Вот она, – говорит Олф, выуживая монетку. – Вы, значит, о повешении. Так я вам покажу сейчас, чего вы сроду не видели. Письма того, кто вешает. Вот, глядите.

И вытаскивает из кармана целую пачку замусоленных писем и конвертов.

– Разыгрываешь нас? – говорю.

– Честное благородное, – это он. – Нате, сами читайте.

Ну, Джо берет письма.

– Ты это над кем смеешься? – рычит Боб Дорен.

Чую, как бы не вышло заварушки. Боб, он с хорошей придурью, когда налакается, так что я говорю спокойно, чтобы отвлечь:

– А как там у Вилли Мерри дела, Олф?

– Не знаю, – он мне. – Я его встретил только что на Кейпл-стрит, с Падди Дигнамом. Но мне бежать надо было…

– Чего-чего? – Джо тут оторвался от писем. – С кем встретил?

– С Дигнамом, – повторяет Олф.

– Это который Падди? – Джо спрашивает.

– Ну да, – говорит Олф. – А что такое?

– Да ты разве не знаешь, что он помер? – это Джо.

– Падди Дигнам помер? – это Олф.

– Вот именно, – Джо ему.

– Да пару минут назад я его видел собственными глазами, – говорит Олф, – клянусь, вот как сейчас вас вижу.

– Это кто помер? – Боб Дорен спрашивает.

– Ты, стало быть, видел его призрак, – говорит Джо. – С нами крестная сила.

– Как-как? – бормочет Олф. – Господи Боже, да всего пару… Как это?.. и с ним Вилли Мерри, а возле них еще этот, как его звать-то… Да как же это? Дигнам умер?

– Чего про Дигнама? – это снова Боб Дорен. – А ну, кто тут про…

– Умер! – говорит Олф. – Да он не больше умер, чем ты.

– Уж не знаю, – Джо говорит. – Но только сегодня утром совершили такую вольность, похоронили его.

– Как, Падди? – говорит Олф.

– Его самого, – отвечает Джо. – Исполнил закон природы, помилуй Господи его душу.

– Господи Иисусе! – говорит Олф.

Ей-ей, парень был, что называется, убийственно ошарашен.

Во тьме ощущалось, как вибрировали руки духа, и когда моление по тантрическому обряду было устремлено в надлежащую область, сделалось постепенно видимым слабое, но все нарастающее свечение рубинового оттенка. В своем явлении эфирный двойник обретал подобие жизни, в особенности за счет импульсов витальной энергии, доставляемых аурой головы и лица. Общение происходило посредством гипофизной железы, а также лучей оранжево-пламенного и алого цвета, исходивших из сакральной области и солнечного сплетения. Когда к нему обратились, назвав его именем, которое он носил в земной жизни, и спросили о его пребывании в духовных мирах, то он сообщил, что в настоящее время проходит путь возвращения, пралайю, однако первоначально находится во власти неких кровожадных сущностей на низших астральных планах. В ответ на вопрос о своих первых ощущениях по прохождении великого порога запредельных миров он сообщил, что прежде видел как бы сквозь тусклое стекло, однако переступившим порог открываются высочайшие возможности атмического развития. Будучи спрошен о том, напоминает ли жизнь там наше земное существование, он сообщил, что, как слышал он от существ на более высоких ступенях в духовном мире, их обиталища наделены всеми самыми современными домашними удобствами, как-то: талафонтра, лифтра, сортиртра и атапалентра, а посвященные самых высших ступеней купаются в чистейших и бесконечнейших наслаждениях. Когда же он испросил кварту топленого молока, то указанное было принесено и доставило явное облегчение. Затем справились, не желает ли он что-либо передать живущим, и он призвал всех, кто еще пребывает на ложной стороне, кто поглощен Майей, вступить на путь истины, ибо в кругах деванических стало известно, что Марс и Юпитер находятся в противостоянии, угрожая восточному дому, где властвует овен. Тогда осведомились, нет ли каких особенных пожеланий со стороны усопших, и ответ был: Мы шлем вам привет, наши земные друзья, еще пребывающие во плоти. Следите, чтобы К. К. не заходил слишком далеко. Установлено было, что инициалы относятся к мистеру Корнелиусу Келлехеру, управляющему известной похоронной конторой Г. Дж. О’Нила и другу усопшего, лично ведавшему устройством и церемонией погребения. Перед тем как удалиться, он попросил также передать его любимому сыну Пэтси, что второй ботинок, который тот разыскивал, лежит в настоящее время под комодом в угловой комнате, и всю пару следует отнести к Коллену, причем чинить лишь подметки, поскольку каблуки вполне в целости. Он добавил, что это тяжко тревожило покой его духа в ином мире, и убедительно просил об исполнении своей просьбы.

Были даны заверения в том, что все необходимое будет сделано, и, как можно было заметить, это принесло удовлетворение.

Он оставил жилища смертных, О’Дигнам, солнце нашего утра. Легким его стопам лесных уж не попирать папоротников, о, Патрик с челом сияющим. Оплачь его, Банба, своими ветрами и ты, Океан, ураганами своими.

– Вон он опять там, – говорит Гражданин, выглядывая в окно.

– Кто? – говорю.

– Да Блум, – отвечает он. – Как постовой мотается взад-вперед, вот уже минут десять.

И тут, ей-пра, я заметил, как его физия зыркнула внутрь и, шасть, тут же опять исчезла.

А малыша Олфа как будто по башке треснули. Не может в себя прийти.

– Боже милостивый! – говорит. – Я же поклясться могу, что это он был.

И тут снова Боб Дорен, шапка на затылке, он просто жуткий громила делается, когда на него найдет:

– А ну-ка, кто тут сказал «Боже милостивый»?