Раскинулось море широко - Валерий Белоусов

Всё это в прошлом…

Для охраны рыбных промыслов ежегодно приходило из Балтийского моря посыльное судно 'Бакан' (фонд 1186, дело 2, опись 1, Российский Государственный Архив Императорского Флота).

С этого небольшого корабля с усиленными обводами и ледовым поясом, построенного в Дании в 1896 году (пролоббировала-таки Вдовствующая Императрица заказик) водоизмещением 885 тонн, вооруженного несколькими пушками (три 47-мм и две 37-мм), и начинается история военной флотилии Северного Ледовитого океана, созданной в Великую мировую войну.

С возникновением угрозы войны командир 'Бакана' капитан 2 ранга С. М. Поливанов возглавил оборону Архангельского порта с моря.

По его инициативе для затруднения плавания кораблей вероятного противника (имя противника не называлось, но все помнили, КТО обстреливал Соловки!) были выключены маяки и снято навигационное ограждение.

Экипаж 'Бакана' на подходах к Архангельску оборудовал три оборонительные позиции.

На побережье горла Белого моря были развернуты наблюдательные посты, имевшие связь друг с другом и с 'Баканом'. Кроме того, готовилась позиция на острове Мудьюг, где можно было установить при необходимости все три 47-мм орудия, сняв их с посыльного судна.

На случай возникновения угрозы прорыва вражеских кораблей в Архангельск на каждой позиции находились для затопления баржи с бутовым камнем.

Но это практически было и всё, что могли сделать русские моряки…

… Деревня Кереть была типичной поморской деревней. Жили в ней потомки вольных новгородцев, которые отселились во времена оны на дальние погосты, чая единой воли…

Поселились новосёлы как обычно - на лукоморье, при устье реки…

Занимались в основном рыболовством, промыслом морского зверя, также солеварением и добычей скатного речного жемчуга…

Были керетьские мужики, как все поморы доброжелательны, доверчивы, гостеприимны. В деревнях всегда здоровались с незнакомыми людьми, пускали в избу, угощали.

Дверей не запирали, да и запоров не было. Люди керетьские были сдержанные, немногословные. Вообще, громкая речь среди поморов - явление редкое и есть несомненный признак крайнего раздражения:'Однако, паря, сейчас бить тя буду.'

Устойчивы поморы также в симпатиях и антипатиях, что нередко воспринимается чужаками как упёртое упрямство и дикая злопамятность.

Деревня Кереть была… была!

Появившийся на горизонте большой двухмачтовый корабль не вызвал поначалу никакого интереса- плавали мы и за моря, видали и поболе…

Только что пролетел короткий бурак, и на море было бухмарно…

Серый силуэт с двумя высокими мачтами еле проглядывал сквозь морось…

Зуёк Кондратий, кой в свои осемь годов уж на Грумант хаживал, дёрнул за штанину престарелого кормщика Савелия, дремавшего на завалинке высокой, в два жила, избы:'Дедо, а пошто он, карбас-от, в голомени мотыляется-то?'

'Экий ты, Кондратий, зажичка! Куйпога на море-то, ай ослеп? Вот и не может подойти, баклышей опасается…погоди, дождёмся гостинцев заморских!'

Дождались очень быстро…

На корабле что-то сверкнуло, и воющая смерть обрушилась на деревню с хмурящегося неба…

Деревня Кереть- была!

… Восьмилетний, седой Кондратий, неторопливо подбирая слова, основательно вёл свой сказ:'У нас тут сей час залога была… с верхнего жила вышла динка Матрёна, шаньги с брусникой да трещочкой прямо из печи в решете несёт… а тут как в застенок шваркнет!

Её и срубило, как пешней.

Баю… От избы токмо задворёнка и уцелела… у меня сестрица, двухмесячна, в зыбке тем часом качалась, в горнице-от.

Я потом смотрел - только носочек и нашёл… а от матки и того не осталось…

Меня бревном-от поприжало, а дедко Савелий- как сидел на завалинке, так и остался сидеть, без пол-тулова…

Эх, беда… наши-то бравцы да желначи в море часом ушли, на промысел. В деревне- одни жёнки да баушки…

Как стали те грязнопаи со своих дор вылазить - наши похватали малых да на наволок, ввоз, бегом, на вараки ховаться… а те- стрелить! Мне баско всё видно было.

Идут по деревне - кто пораненый- того железнёй пыряют.

Меня -от выташшыли, и на корабь привезли, а потом у Архангельскова ссадили, штоб я вас напужал. Вот, пужаю…'

Генерал-губернатор, сглотнув комок, осторожно спросил:'Я для тебя могу что нибудь…'

Отрок солидно ответствовал:'Знамо дело. Займите мне двенадцать рублей сорок семь копеечек… храни тя, паря, Господь…благодарствую! Жив буду, отдам.'

'Зачем же тебе деньги? Мы тебя в приют…'

Бережно пряча деньги в чистую тряпицу, ответило дитя: 'Некогда мне в приют. Пойду в лавку, куплю берданку. За море мне надоть ехать, норвега бить… мыслю, за одного нашего пять ихних возьму, им не обидно будет…'

И поклонившись в пояс, малюточка степенно вышел из кабинета…

… 'Итак, господа…норвежский броненосец стоит у Экономии, на якоре.

Мудьюг свой долг выполнил, держался сколько мог- десять минут, что дало возможность завалить фарватеры. Так что хоть к Кремлю не подойдут…

Однако гости требуют у нас выкуп - миллион рублей, за то, что не станут жечь город, стреляя из орудий…'

Гласный Земства, купец Синебрюхов, встал и тожественно перекрестился двуперстием:'Сейчас! Миллион им! Токмо до банка добегу… да я сам свои лабазы подпалю, а им- прости Господи! Вот! ' - и показал, что- ударив себя пудовым кулаком по сгибу локтя…

'Ну что же- если это общее мнение городской думы - я эвакуирую город! Уйдём в леса…'

'Постойте. постойте…'- главный врач больницы, очень интеллигентного вида, при бородке и в пенсне, как у Антона Павловича Чехова (местного провизора из земской аптеки), выказал явное недовольство.- Это что же - мы уйдем, он город сожжёт, и тоже уйдёт?'

'А что же нам делать? Телеграмму шведским социаль-дэмократам послать?'

'Телеграмму мы пошлём, это конечно, непременно пошлём… но нельзя дать ему уйти! Да он нам всё побережье разорит!Нет, това…гм-гм… господа! Надо его взорвать!'

'Да чем же его взорвать-то?'

'Ну… есть у меня некоторый запасец… для центрального акта копил!- и глаза старого ссыльного народовольца загорелись нехорошим маниакальным светом- Вот только как гм-гм… соответствующий заряд к месту доставить? Броненосец… Это же ведь не… гм-гм… карета! В коробку из-под торта много не упакуешь…'

'Зачем из-под торта? У меня яхточка есть - 'Горислава'!'

… В 1897 году яхта Парсонса 'Турбиния' хулигански прошла перед строем британских кораблей на морском параде на Спитхэдском рейде, и ни один из миноносцев не мог догнать тридцатитрёх-узловое крохотное суденышко с новым видом двигателя.

Но консервативные лорды Адмиралтейства ещё долго чесали в затылке… Поэтому 'Торникрофт' строил скоростные спортивные суда всем, у кого было достаточно денег для оплаты заказа…

Яхточка 'Горислава', изящная игрушка из тикового и красного дерева, была стремительна даже с виду… водоизмещение нормальное 465 тонн, полное 540 тонн. Длина наибольшая 72,92 м, ширина 7,16 м, осадка 3,12 м. Мощность двухвальной паросиловой установки 9250 индикаторных сил, скорость на испытаниях 33,2 узла. Котлы питались жидким топливом!

Поскольку с нефтью на Севере было не густо, форсунки переделали под нобелевский мазут…

А норвежцам ответили- что выкуп собирают! И скоро доставят, на яхте…

… Одномачтовое изящное судёнышко, выбрасывая из трёх низких широких труб тонкие струйки дыма, неторопко бежало вниз по широкой серой реке…

Вот и-за поворота, на стрежне- показался утюгообразный корпус незваного варяжского гостя.

Скрипнув килем по песку, 'Горислава' обогнула затопленные на фарватере баржи и, подняв белый флаг с Зосимой и Савватием, Угодниками Соловецкими, устремилась на врага…

'Все за борт, робята!'- скомандовал стоящий у штурвала хозяин, купец первой гильдии Синебрюхов…

Врубив турбину на полный, машинная команда, обильно смазавши заранее тела тюленьим салом, начала прыгать через фальшборт.

На перехват 'Гориславы' кинулись было, стреляя из малокалиберок, два паровых норвежских баркаса- да куда-там!

Прокофий Синебрюхов недаром начинал свою карьеру рулевым на 'Отроке Елпидифоре', возя благочестивых паломников в Соловки…

Обойдя вражеские катера, как стоячие, Синебрюхов сквозь треск выстрелов, визг пуль и осколков довёл свою любимую игрушку до броненосца и воткнул её носом в левый борт…

С треском смялся нос яхты, что-то зашипело и щёлкнуло, взметнулся дымок… и оторванная направленным взрывом корма 'Гориславы' стремительно затонула…

А Синебрюхов был ещё жив… выплевывая кровь, пришпиленный к стене рубки обломком штурвала, он с улыбкой смотрел на суетящихся на нависшем над его головой борту норвежцев.

Внезапно на его плечо легла узкая, чисто вымытая, с обстриженными по-докторски ногтями ладонь.